Юрий Герт - Ночь предопределений

— Я с вами! — сказал Спиридонов.

— A вас не надо, — сказал Карцев.

— Это почему?..

— Да так…

— Зря вы идете, — сказал Феликс.

Карцев вышел, Гронский без особенной охоты последовал за ним.

Феликс по капельке выцедил остатки портвейна; он совсем забыл о нем, хотя все время держал стакан зажатым в кулаке.

— Все равно, — сказал он, — они ничего от Темирова не добьются.

Он поймал на себе все тот же настороженно и холодно наблюдающий за ним взгляд Бека.

— Геннадий Павлович добьется всего, чего захочет, — сказала Рита. — Вы его не знаете! — Феликс почувствовал в се голосе кроме торжества привкус горечи.

— Тс-с-с… — Спиридонов вскинул руку с указательным пальцем, устремленным к потолку, и почему-то на цыпочках, широко расставляя ноги, вышел из комнаты.

За окном протяжно взвыл и ударил в стекло ветер.

— И все-таки — нет, не знаю, — сказала Вера, вздрогнув, — разве можно так жить?.. — Она говорила как будто наедине сама с собой, подперев подбородок и уставясь в пустоту. Тени — она сидела наискосок от лампы — делали ее глаза огромными. — Никто из вас ни во что не верит!.. Это же страшно, если ни во что не верить… Вот Виктор Сергеевич… — задумчиво продолжала она, помолчав. — Он ведь такой умный, знающий, с ним и в Москве, и в Ленинграде считаются… И работать у него интересно, мне он больше дал, чем весь наш институт. И что же? Он во что-нибудь верит?.. Или вот — Гронский Геннадий Павлович… Может, в старости люди становятся циниками, не знаю. Но хотя бы когда-то, в юности, он верил во что-нибудь?..

С ее высокой шеи на грудь падала длинная нитка светлых бус. Она, как четки, перебирала пальцами деревянные, отливавшие лаком шарики.

— Тут не цинизм, тут другое… — сказал Феликс. — Тут если даже и цинизм, то… «Я, кажется, защищаю… — мелькнуло у него. — Защищаю или защищаюсь?..»

Но Вера пропустила его слова мимо ушей.

— Ну почему это нужно обязательно думать, что если порядочный, честный человек, то его не поймут, не поддержат?.. И наоборот — станут строить всякие козни? Почему?.. Почему надо считать, что вокруг сплошь скверные люди? Что света нет — одна чернота?.. Как можно так жить?.. И когда ты не хочешь в это верить, тебе говорят, что ты не знаешь жизни, не вправе судить… Почему?.. — Теперь она в упор смотрела на Феликса, не скрывая, что ее вопросы направлены именно ему.

Даже при желтом свете лампы было видно, как горит, пылает ее лицо. Пожалуй, оно уже не выглядело кукольным…

— Балда ты, Верка, — сказала Рита. — И правильно тебе все говорят… «Почему? Почему?…» Помалкивала бы лучше себе в тряпочку и не совалась, куда не просят!.. — Она оглянулась на Феликса, ожидая поддержки.

— Нет, и правда — почему?.. — заговорил не подававший до того голоса Бек. Он привстал, без нужды, как обычно, поправил за ушами дужки очков, снова сел. — Почему?.. Ведь существует определенный порядок… И если одна инстанция решит что-либо неправильно, есть другая инстанция… Это в схеме, конечно. Но у нас в архитектуре, например, не обойдешься без схем, важно только, чтоб схема была правильная…

Правильные ребята, — подумал Феликс, слушая Бека. Правильные… Ну, это понятно, почему они такие. А Статистик?.. Он их в два раза старше, — он почему?.. А Наташа? — подумал он вдруг. — Почему она?.. — И за нею проступили, закружились еще какие-то лица, такие знакомые и вроде бы разные, ни в чем не напоминающие друг друга, но в то же время в чем-то подобные, соединившиеся в этот миг для него в человеке, сидящем сейчас в продавленном кресле с вонючей кубинской сигаретой в бурых от дыма пальцах, в дальнем, самом дальнем отсюда — по коридору и налево — номере…

— Потом… — сказал он (голос у него почему-то сел и сделался хриплым). — Мы еще поговорим об этом…

В коридоре было по-прежнему темно, но он, казалось, уже свыкся с этой темнотой и шел быстро, не боясь споткнуться. Он спешил, словно мог опоздать, что-то пропустить…

Статистик сидел в своем кресле, в той же прямой, напряженной позе, в которой Феликс, выходя, его оставил, и остальные были здесь, то есть, помимо Сергея и Айгуль, рядом с Темировым, колено в колено, сидел на кровати Жаик, и около — Карцев, и напротив, тоже на кровати, глубоко прогнувшейся под ним, отвалился на подложенную сзади подушку Гронский. У двери, лопатками в косяк, вытянулся Спиридонов.

Заостренный, налитый по краям зловещей краснотой язычок пламени пятнами выхватывал из сумрака обращенные к Темирову лица, выпуклости лбов, горящие в глубине подбровий глаза… Тайная вечеря, усмехнулся про себя Феликс. Он остановился у двери, как и Спиридонов, опираясь спиной о косяк. Никто не обратил внимания на его приход. Тайная вечеря, и свет золотистый, с коричневатым отливом, как у поздних голландцев…