Юрий Герт - Ночь предопределений

— Я знаю, что может быть завтра и послезавтра, если те, кому о народе, о государстве заботиться положено, будут по-прежнему больше думать про свои премии, свой карман… Все знаю!.. Вот меня и боятся, убрать хотят. А я… Я никого не боюсь и никуда не уйду!

Он откинулся на спинку кресла и внезапно замолчал. Отсвет лампы — она прикапчивала, на стекле протянулась черная полоска — как на старой бронзе, лежал на его темном лице.

Пока в номере сидел Жаик, — он, видно, почуял, старина Жаик, что тут что-то не так, и поспешил на помощь, — Феликс вышел и поманил за собой Айгуль.

Спустя минуту она тоже вышла.

Они стояли в конце коридора, далекий свет лампы, горящей на тумбочке у Рымкеш, истаивал где-то на полдороге, он видел перед собой только ее глаза, скорее угадывал в темноте, чем видел.

— Айгуль, милая, — он взял ее за локоть, — об этом мало радости говорить… Вам — в особенности… Вам ведь рыцари все мерещатся, джигиты… — Он стоял привалясь плечом к стене, сжимая ее локоть. — Не знаю, вправду ли вы его любите, Айгуль… Но если это действительно близкий для вас человек, если он вам дорог… Тогда спасайте его. — Он наклонился к ней. — Или не мешайте, по крайней мере, тем, кто пытается его спасти…

Где-то в противоположной стороне коридора хлопнула дверь, выплеснулись и тут же заглохли чьи-то резкие голоса.

— Айгуль, — позвал он, — вы слышите?..

Казалось, она, опершись о стенку спиной, спит или дремлет.

— Я сегодня его, в сущности, впервые увидел — и понял Сергея, вас… Да, это удивительный человек, Айгуль… Но ведь он в самом деле ребенок, с таким легче всего расправиться, сломать…

— Сломать… — вяло, как во сне, повторила она. — Сломать. — И вдруг хлестнула наотмашь: — А вы этого только и хотите!.. Я все вижу!..

Впрочем, она это не выкрикнула, она выдавила из себя свистящим, задыхающимся шепотом, почти прошипела ему в лицо.

Феликс попытался ее удержать, но она рванулась из его рук. Дверь номера хлопнула за нею, как говорится, раньше, чем он успел прийти в себя.

«Дура…» — подумал он ей вдогонку. Он еще ощущал на лице ее дыхание, вперемешку с этим яростным, похожим на шипенье шепотом.

Он провел по щекам ладонью, словно что-то стирая с них, — что?.. Под пальцами свербило от песка, спекшегося в тонкую корочку. Он достал платок и обтер лоб, подбородок, выскреб углубления ушных извилин, куда тоже набился песок.

— А не суйся, — приговаривал он, идя по коридору, — не суйся куда не просят… Получил?.. И поделом тебе, поделом… — Он шел, протянув руки вперед, пришаркивая ногами по неровным, кое-где подгнившим и прогнувшимся доскам пола, чтобы не споткнуться впотьмах. — Поделом… — Сказанное Айгуль было так нелепо, что он не только возмущения не чувствовал, даже досады, просто забавно было думать, каким он представился, отразился — в ее глазах…

Нет, досаду он все-таки испытывал. И щеки — там, где скулы — с чего бы?.. — покалывало, жгло.

Он миновал пустую прихожую с чадящей лампой. (Где же Рымкеш? — подумал он, прикручивая фитиль, отчего в прихожей сделалось совсем сумеречно). Добравшись до кают-компании, он пошарил в темноте, отыскивая ручку, и толчком открыл дверь.

Было уже поздно, он не рассчитывал, что застанет здесь всех, исключая разве что геолога. Впрочем, геолог был не в счет… И Карцев, и Вера, и Бек, и Рита, и Спиридонов — вся их «семейка» (откуда-то вдруг вывернулось это словцо…) было в сборе, и все тут же смолкли и повернули к нему головы, как если бы его ждали, его или то, с чем он пришел. Там, где раньше сидел бородач а-ля Эффель, у самовара, восседал Гронский, в руке у него тускло поблескивал мельхиоровый подстаканник. Он тоже повернул к Феликсу голову на толстой короткой шее, вернее — развернулся в его сторону всем корпусом.

— Так что там? — спросил Карцев.

Феликс опустился на пододвинутый табурет.

— Не осталось ли у нас чего-нибудь? — спросил он.

— Увы! — всплеснул руками Спиридонов с видом крайнего отчаяния. — Увы!

Однако им с Ритой, тут же захлопотавшей, удалось выдоить из опустевших бутылок с четверть стакана.

— Так что же? — повторил Карцев.

Феликс пригубил и подержал вино во рту, словно стремясь растворить и смыть неприятный осадок.

— Все отлично, — сказал он. — Все идет отлично.

— То есть?..

— Наш статистик крепок, как утес. Как скала… И не из ракушняка, а из чистого гранита.

— Чего же он хочет?..

Феликс пожал плечами.

— Справедливости, — сказал он. — Истины… Еще кое-каких пустяков.