Алексей Филиппенков - Воронка

– Я вообще не понимаю, отчего я не убил Вас обоих еще в самом начале. Видимо, во мне стало просыпаться что-то человеческое на этой проклятой войне, – отрезал Франсуа.

От этих слов Вернер побледнел. Его сердце заколотилось сильнее, а по спине побежал холодный пот. Убить его… одно слово и кровь стынет в жилах.

– А Вы давно на войне, мсье? – Вдруг спросил Вернер, желая перевести тему разговора в другое русло.

– С 1914 года. Нашу часть перебросили на Ипр. Там я был в том же состоянии, в котором ты сейчас. Я был неопытен, амбициозен и кроме фанатичного патриотизма во мне ничего не было. Но первый же бой изменил всю мою жизнь, переменил взгляды на прошлое. Как и ты я забивался в воронки, боясь каждого шороха. Каждый день ждал смерти, но она не приходила. Со временем я привык к такому образу жизни и перестал замечать многое, что раньше терзало больнее всего. После Ипра нас переправили под Верден. Там мою психику, наверное, совсем переклинило. Я убил немало людей, но в глазах по-прежнему тот мальчишка из Вердена. Немцы тогда прорвали нашу первую линию обороны, а я находился во второй, и командир поднял нас в контратаку, чтобы поддержать рукопашную в передней траншее. В этой свалке я встретился с новобранцем лет восемнадцати. Он стоял среди этого хаоса и боялся сделать шаг, а я бежал на него, наведя штык на уровне его живота. Я уже приготовился его наколоть, как он от страха что-то мне крикнул. Его голос оказался настолько юным, что за миг до того, как я проткнул его, в моем сознании стояла дочь. Я пробежал с ним на штыке метра два, пока не потерял равновесие и не упал. А мальчишка… удар был настолько сильным, что его отбросило еще дальше, и он как тряпичная кукла рухнул на землю, а из живота торчала моя винтовка. Я поднялся на ноги и подбежал к нему, чтобы выдернуть оружие, но то, что я увидел, навсегда сохранилось в моей памяти. – Франсуа шмыгнул носом, будто сдерживая слезы. – Юноша лежал на земле и плакал, глядя на меня. Его лицо заливали слезы, а изо рта пошла кровь. Вскоре он умер. Все это произошло за каких-то несколько секунд, но его лицо до сих пор передо мной. Поэтому я и оставил вас в живых. В тот момент когда ты перевязывал своего друга, перед моими глазами было лицо того мальчишки. Он умолял не убивать вас. Вы еще дети, у вас целая жизнь впереди, полная ярких красок и эмоций.

– Ужасная история. Как же тяжело будет матери узнать о смерти сына.

– Я долго думал о его матери, представлял ее страдания. Когда все затихало, и я засыпал, то в голове всплывали картинки, как она рыдает, получив сообщение о смерти сына, а ведь именно я убил его. Ведь у всех есть своя жизнь, своя судьба. Вроде мы враги друг для друга, но если завтра вернемся оба домой, то жуткое состояние будет преследовать как тебя, так и меня. Устал я от этой войны. Хочется закрыть глаза и просто исчезнуть, забыться…

Вернер не заметил, как Франсуа, закрыв глаза, медленно погружался в сон и наконец, заснул. После произошедшего юноше самому спать точно не хотелось, и ему стало страшно, когда француз заснул, а он остался один, в этой мертвой воронке, среди мертвецов. Маленький немец, в чужой стране, в грязной яме. Ему грезилось, что сейчас один из мертвецов откроет глаза и мерзким голосом позовет его: «Вернер, иди к нам, тебе тут понравится». Страх постепенно начинал овладевать им, словно он с клаустрофобией находился в тесной комнате. Страх проникал под его мундир, заставлял потеть, вызывая озноб от слабого ветерка. Он решил отвлечь себя и разыскать припасы с едой. Вокруг были лишь мертвецы и крысы, поедавшие их. Вернер полез наверх воронки и потянулся к телу лежащего наверху немца – может, у него есть что-нибудь съедобное, а то на паре кусков хлеба долго не выдержать, – но нашел только противогаз, который был и у него самого, да во внутреннем кармане обнаружил дневник, чуть испачканный кровью, но записи в нем вполне были читабельны. Во второй раз он читает чужие письма и личные записи, а ведь с самого детства ему говорили, что подобное не является добродетелью. Он раскрыл дневник и стал бегать глазами по строчкам. Вернер прибыл на Сомму только шестнадцатого июля. Две недели здесь уже шла кровопролитная битва, а он о ней ничего не знал, и о начале сражения он в данный момент читал в дневнике:

20 июня 1916 года.

Командиры говорят, что ничего страшного не будет. Наши позиции настолько сильны, что англичанам не прорвать нас. Бетонные укрепления выстоят. Мы подготавливали их два года, на семь километров в глубину, поэтому никто нас не обыграет, ведь не зря мы их тут так долго копали. Битва ожидается недолгая. Мы с Францем смотрим в сторону английских позиций и кричим им всякие гадости, а в ответ получаем то же самое, только ничего не понимаем, да и кто поймет этих «Томми»? В британских окопах мы так же слышали и французские песни, а когда пение заканчивается, мы кричим им, чтобы они спели что-нибудь на немецком, но безуспешно. Один раз на нашу просьбу враг ответил пулеметной очередью. Вскоре мы услышали «Марсельезу», которая разнеслась по воздуху, словно пыль, будто песню пела сама природа. Черт возьми, пусть это вражеский гимн, но он нам чертовски нравится.