Виталий Мелик-Карамов - Почему у собаки чау-чау синий язык

Второй рассказ был про уже знаменитого, но еще молодого артиста Миронова. Он клал на ладонь левой руки орешки и, стоя под деревом, созывал белочек призывным кличем: «Тирли, тирли, тирли!» Обычная белочка, испуганная с рождения, медленно спускалась к его ладони… Но в тот момент, когда она была готова взять халявный орешек, народный артист правой рукой ловко его выхватывал с ладони и быстро отправлял себе в рот! Оскорбленная белочка, забыв про страх, застывала в прострации от такого хамства и напоминала больше свое распространенное чучело, чем живое существо. Это вызывало дикий восторг всей компании. Народный артист раскланивался перед публикой. Тилевич ужас белочки изобразить не смог, зато сумел поклониться.

Он был готов еще что-то рассказать из своего опыта отдыха в Пярну, но Огрызков принес стаканы с портвейном. «Будем продолжать воодушевляться», – сказал повеселевший преподаватель живописи. «Нет, мы не можем, – ответили я и Сашка, – у нас вечером поезд, надо еще вещи собрать». И мы разбежались по домам. Я поехал на Разгуляй в Токмаков переулок, Сашка, естественно, в гетто на Фестивальную улицу. День выдался суматошный.

Проводники пригласили уезжающих пройти в вагон, а провожающих – его покинуть.

Хохотушка Бьёрн неожиданно разрыдалась.

– Учите, девочки, нашу литературу, – сказал Саша на прощанье шведским студенткам. – Ничто так не сближает народы, как литературные герои…

– О да, – закивали они.

– Я перед вашим приездом прочел «Карлсона, который живет на крыше» и, наверное, лучше вас теперь понимаю, чем если бы встретил раньше, не прочтя этой книги.

– Но это детский книга? – удивилась Би.

– Ну и что? – обиделся Саша. – Детская, но интересная.

– О да, интересная. Ой! – закричала Бьёрн сквозь рыдания и, добавив что-то по-шведски, хлопнула себя по лбу. Она извлекла из своего пакета две бутылки шампанского и два блока сигарет «Пэл Мэл». Тут же на перроне мы открыли обе бутылки. Блоки сигарет мы с Сашей из рук не выпускали. Милиционер на всякий случай встал метрах в пяти от нас. Юра достал мятые бумажные стаканчики, которые протекали, если в них оставалась жидкость.

– За Эсэнин! – послав нам воздушный поцелуй, подняла свой «бокал» божественная Анна-Луиза.

Поезд тронулся, и мы прыгнули на ходу в вагон. Я посмотрел на такой же пластиковый пакет с надписью «Березка» в руках у Би. Но то ли она, в отличие от Бьёрн, не вспомнила о подарках для гидов по Москве, то ли она тоже была дочкой небогатых родителей, а может быть она считала свои объятия слишком дорогим подарком даже для меня одного, не знаю. Но, скорее всего, третий пакет полагался Юрке.

Последнее, что осталось в моей памяти, – четыре фигуры на перроне: рыжий Юра чуть сзади вместе с толстенькой Бьёрн, перед ними возвышается Би, а впереди машет рукой неповторимая Анна-Луиза, самая красивая девушка из всех, кого я встречал до нее, а теперь могу сказать – и после.

– Если в Швеции выйдет научная работа, посвященная творчеству Сергея Есенина, с описанием «Ямы», я не удивлюсь, – сказал я Сашке. Мы стояли у окна, и мимо нас проносились подмосковные дачи.

– А кто об этом узнает? – глубокомысленно заметил он.

Поезд трясся как припадочный, выдираясь из городов-спутников Москвы. Редкие дачники на платформах равнодушно глядели в наши окна. Прошли те времена, когда тебе махали вслед приветственно рукой и ты, высовываясь по пояс, отвечал таким же взмахом. А может не машут, потому что знают – никто не ответит, окна со дня их производства намертво прижаты к фрамугам. Но даже в таких герметически запаянных вагонах всегда есть одно открывающееся окно. Найдя такое, мы, стоя возле него, раскурили «Пэл Мэл», каждый из своей пачки, и ощутили себя довольно значительными персонами: едем в Прибалтику писать сценарий и курим по дороге американские сигареты. Такое внутреннее состояние не должно было оставаться только нашим, им очень хотелось поделиться, как актеру всегда хочется перед кем-нибудь лицедействовать, а поэту – читать стихи.

Мы в своей неотразимости почти не сомневались, а деревянный грохот трех пар сабо, который заставил весь Ленинградский вокзал разглядывать двух таких потрясающих ребят, только поднял наше самомнение. Мало кого провожают такие классные девушки. Одни только их имена чего стоят! Не каждый их и выговорить сумеет. А мы с этими девчонками запросто целовались на Арбате.

Никогда не знаешь, какое коленце выкинет судьба. Еще три дня оставалось до исторической встречи со шведскими студентками-филологами. Мы ближе к вечеру, ни о чем не подозревая и никуда не собираясь, шли к Саше домой от метро «Водный стадион» через дворы с одинаковыми скамейками и одинаковыми старушками, сидящими у подъездов некооперативных домов, то есть на границе с предполагаемым гетто. Я, кстати, потом жил на юго-западе в доме, где в праздники, 1 Мая и 7 Ноября, первые четыре подъезда пели, играли на гармошке, иногда танцевали во дворе и дрались, а следующие четыре, будучи кооперативными, наоборот, вымирали на эти дни, но совсем не из протеста владельцев квартир к существующей власти, а из-за массового выезда на дачу.