Арман Лану - Песочные замки

— Не беспокойтесь, мадемуазель. Сойду я, а потом ваша.

Девушка улыбается. Она и вправду по-своему великолепна, в духе Майоля. Парни едят бутерброды. Один из них пьет из горлышка, но не потому, что ему хочется, а потому, что поход без этого не поход. И по-прежнему они с чувством поют свою бодрую песню:

«Длинна, длинна дорога, пой, чтоб в пути не устать…»

Я люблю эту мелодию. Мне доводилось слышать ее в иных обстоятельствах…

— Черт! — восклицает Юнона. — Я забыла колышки!

— Разиня! — говорит длинный парень.

— Да нет! — говорит другой. — Они у меня в рюкзаке.

Юноша в костюме во все глаза глядит на голые ноги своей соседки. Она замечает это, вскидывает голову и, оглядев его сверху вниз, со здоровым вызовом устремляет взгляд прямо ему в глаза. Он медленно отворачивается к окну.

За окном проплывают столбы, заводы, парки, деревья, рекламные щиты, птицы, замки, небо, ветер, надвигающаяся ночь… Да. Ночь надвигается. Я уверен, что если молодой человек что-нибудь сейчас и видит, то не убегающий за окном пейзаж, а скорее туристов, которые возятся в полумраке. Он пытается вообразить их завтрашнее пробуждение под шумную перекличку жаворонков.

— Мы едем к мосту через Дюи, — сообщает ему девушка.

Он резко оборачивается к ней. Глаза у него… Ей-богу, так и есть… Глаза у него слегка красноватые.

— Пылинка? — спрашивает она.

— Да, что-то попало. Пустяки.

— Дюи. Это, наверно, красиво, — продолжает она. — Я никогда там не была. Скажите мне, там красиво?

— О да, мадемуазель!

Поезд замедляет ход. Он со вздохом поднимается.

— Значит, нам теперь на следующей? — говорит она.

— Да, мадемуазель.

И, поскольку поезд подъезжает к перрону в Вэре очень медленно и стоять молча глупо, он спрашивает:

— Вы туда надолго?

— До понедельника, черт побери!

Выходил он весь пунцовый. Длинный турист пожал плечами. Хрупкий молодой человек в нерешительности остановился на перроне. Кроваво-красная полоса пылает на горизонте над Парижем. Он думает: а пожалуй, завтра или послезавтра можно будет попросить у Жоржа велосипед.

Но зачем? Он кашлянул. Становится прохладно.

Он никогда не узнает, что, пока он шел прочь, не смея оглянуться, и его силуэт таял в сумерках, Юнона с голыми коленками так долго смотрела ему вслед, что одному из ее спутников пришлось трижды спрашивать ее, у кого билеты.

Мадам Флора была цветочницей на набережной Межисери. А я — Анисэ, мне сорок лет, и я холостяк. Отец мой продавал птиц, и после его смерти я унаследовал лавку.

Мадам Флора не менялась, сколько я себя помню. Она не просто торговала, она — творила. В своей тележке зеленщицы — их еще так мило называют «все времена года» — она развозила по Городу букеты-грезы. Я закрываю глаза, чтобы воссоздать ее образ. И тогда, словно со старинных картинок на стекле, где одно просвечивает сквозь другое, на первом плане возникает окно моей лавочки с поблекшей надписью: «Райский вольер, экзотические и саксонские птицы».

Потом, на втором плане, проступают тонкие раскрашенные прутья клеток, костяк каракатицы, о который точат клюв птицы, и сами непоседливые жильцы: попугаи-неразлучники, канарейки и восхитительные колибри. И вот, наконец, на тротуаре напротив — мадам Флора. В моей памяти смешиваются все времена года. Я вижу, как она продает сразу и косматые ноябрьские хризантемы, и подснежники, которые не в моде у парижан, но, как я знаю со слов мадам Флоры, заменяют флёрдоранж в Стокгольме и Осло, и надменные летние далии, и свои любимые черные розы, к которым она питает поистине порочную страсть, эти диковинные цветы, чья напоенная ядом нега дурманит, подобно неведомым ароматам тропиков. Вспомните черные розы Фантомаса, воспетые Десносом:

И на этой возникшей в моих воспоминаниях картине среди крыльев и лепестков мне улыбается мадам Флора, и годы сливаются, как раньше — сезоны… Пышущая здоровьем и розовая, точно небьющаяся кукла, она была похожа на красавиц кассирш из «Гран-кафе». За треть века, прожитую в нашем квартале, она совершенно не изменилась. Я встречал ее, когда шел в школу.

Она, наверное, возвращалась с рынка. Однажды — мне было тогда лет десять — мадам Флора сказала:

— Анисэ, твои родители торгуют поющими цветами.