Инго Шульце - 33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере

Я молчал, бессмысленно было возражать на эти ругательства. Но так как они продолжали угощать малышку тумаками, я решил вмешаться. Завладев их вниманием, я сказал, что мы, конечно же, заплатим Тане за работу, особенно за такую первоклассную, творческую работу, что до сих пор еще не было возможности обменяться мнениями об этом, но мы прекрасно поняли, какую перспективу Таня открыла нам, и что ее невозможно недооценить, разумеется, мы готовы, да мы просто сейчас же просим их разрешения создать здесь для нее рабочее место, которое подобало бы ее способностям и мастерству. Я добавил еще, что это соответствует общей атмосфере тут у нас и Тане нужно только честно и прямо, без ложной скромности назвать условия, на которых она согласилась бы работать в нашем коллективе, нам-то она с самого начала понравилась, и, если возникло какое-то недоразумение, если кто-то сомневается в нашей честности, я первый готов устранить эту досадную ошибку не на словах, а на деле, путем заключения рабочего соглашения с круглой печатью и подписью.

Лица тех троих задергались, они стали подмигивать друг другу. Один за другим все разразились хохотом, от радости изо всех сил колотя по столу. Танюша залилась краской. То ли голос мой был слишком робок, то ли я не понял настоящей причины их недовольства, то ли это вообще была просто шутка — я этого, наверно, никогда не узнаю. Они все смеялись, пока и сама Танюша, преодолев скованность, не в состоянии больше сдерживаться, — хотя я видел, как трудно ей это далось, — наконец не прыснула, прикрыв правой рукой рот. Георгий стоял рядом со мной, не шелохнувшись.

Этим могло бы все и кончиться. Не так уж важно, что они смеялись надо мной, — важно, что они смеялись. Я вздохнул уже свободнее. Но тут полотенце с Танюшиных бедер упало к ее ногам. Трое замолчали. Она быстро нагнулась и снова повязала его вокруг бедер, но это не нарушило дьявольской тишины!

Тот, кого они называли также Чандаули, и тот, кого часто именовали Карпаччо, схватили Танюшу за руки, стали целовать ей пальцы и тыльную сторону ладони, продвигаясь таким образом к локтям. Но Чангорок одним кивком отослал нас с Георгием на кухню, поднялся, обошел стол и сделал перед ней стойку.

Когда я одним глазом глянул в щелку, Бессмертный держал в левой руке Танюшино полотенце. Правой он обнял ее за шею, большим пальцем почесывая под подбородком, который она поднимала все выше и выше.

Ринальдо говорил спокойно и серьезно. Сначала мы мало что понимали. Вопросы Абрамова, вероятно, касались того, почему Танюша прячет себя от них, почему она просто не покажет, чем богата, и разве это не граничит с кокетством — сперва выдавать себя за такую стеснительную, а потом разом все с себя сбросить. Разве она и дома тоже так держится, зачем ей это вообще нужно, при ее-то данных ей вовсе не стоит прятаться, наоборот, ведь она красавица, у нее есть стиль, что, между прочим, видно и по ее белью, и вообще нечего о себе много воображать — этого требует уважение к людям, и как обстоит дело с ее невинностью, и какое у нее отношение к проблемам контрацепции, и что ей известно о спиде, и в состоянии ли ее родители и в дальнейшем создавать ей нормальные условия существования, и что конкретно она собирается делать с деньгами, которые она рассчитывает зарабатывать здесь в будущем, и кто ее любимый писатель, хотя по всему видно, что иностранные авторы ее привлекают в той же мере, что и русские, и почему же она тогда ничего-никогда не предпринимает, чтобы преодолеть зло, да и к ним обратиться она упустила возможность — он имел в виду себя и двух своих компаньонов, — пусть даже опыт и нельзя так просто с бухты-барахты экспортировать, и крещена ли она и т. д., и т. п.

Как уже говорилось, расслышать я мог не все, но не сводя глаз с Шимпанзе — это самое употребительное прозвище Николая Степановича, — следил, как этот самый Степка заправил ей волосы за уши — несколько прядок, правда, он накрутил на палец, — как погладил ее по затылку — тут бутоны ее распустились, — как двигался вниз по ее руке, от запястья к бедру, и запустил палец под трусики. Петрович вытащил маечку и стал сдвигать наверх тонкую ткань, пока не добрался до пупка, куда сунул указательный палец и ласково покрутил. Танюша засмеялась было, он тоже засмеялся, протянул ей полотенце и сказал — ей, мол, самой надо решать, что правильно, а что — нет, поскольку ей уже, он надеется, есть восемнадцать и она совершеннолетняя.

Танюша слушала Погорельского с большим вниманием и часто кивала в знак согласия. Ее кивки становились еще энергичнее в сопровождавшей вопросы Алексеича тишине, которая наступала как необходимый в музыкальной теме долго звучащий аккорд, заключающий в себе всю логику дальнейших событий.