Николай Псурцев - Тотальное превосходство

Дверь не взломать. Тяжелая, наверное металлическая. Что там, мать твою, за дверью? Спальня, кабинет, баня, бассейн? Ни ручек, ни скважины для замка, открывается, судя по всему, автоматически. Плюнул на книжки, обильно, которыми дверь была от меня отгорожена, отправился искать другие двери и коридоры. Так, так, так… В углу проход — под полукруглой, затейливой аркой. Бегу. За спиной задыхается Катя. Одна дверь закрыта. И другая не поддается. И третья…

Еще коридор… Большой дом. Много комнат. Много коридоров. Много лестниц. Мало окон. Со стороны дом не кажется таким уж внушительным и вместительным. Или это темнота так горазда обманывать.

Найти и загрызть суку. Но не до смерти. Еще большим страхом, чем у него уже на сегодня имеется, стимулировать дальнейшее и, может быть, даже более успешное развитие его уникального Дара… или оставить его без особых раздумий и каких-либо последующих сожалений обычным калекой — как он выберет. И узнать, самое безусловное, все, что возможно, про Настину дочку. Пистолет в ухо, и ногой по мошонке…

Тесная винтовая лестница кружила голову и лапала перилами бока, пока я сквозь нее прорывался. Катя букала и агукала за спиной. Заматерилась, когда спустилась. Обаятельно и эротично… Коридоры. Пустые комнаты. Эти открыты. Первый этаж. Спальни. Гостиные. Каминная. Осколки гостей в разных местах. Кто-то сонно танцует без музыки. Кто-то лениво и уныло дерется. Есть такие, которые пробуют трахаться. Молодых мало. Все чаще встречаются те, кому больше пятидесяти… Кривляются, сверлят пальцами непробивные виски, выдувают пузыри жирной слюны изо рта, скалят зубы, подмигивают, машут угрожающе руками, топчут нетерпеливо ногами.

Вывалился из камина один. Человек? Черт? Искусно разукрашенный сажей — кругами, треугольниками и квадратами, — с ощеристой улыбкой на все черно-белое лицо. Не похожий на трубочиста. Без хвоста и без рожек. Будто из теплого моря вышел на утренний, сонный берег. А сам разбуженный уже давно. Все, кто в каминной, те спят, даже если танцуют, дерутся или пытаются трахаться. А этот разбуженный. Сам себя разбудил? Или кто-то посторонний, или, ха-ха, потусторонний ему помог? Или это все-таки не человек? Он способен на действие. Видно. Ощущается. Ни мгновения без движения… Выступил из камина, остро, осознанно и для какой-то цели явно улыбающийся. Не просто так улыбающийся, как все, а заготовленно, выразительно и с нарочитым значением… Лицо — как зебра. Нет, лицо как у арлекина. Света мало, я не могу разобрать черты его лица, но в походке и манерах я отмечаю что-то знакомое. Хотя все, собственно, правильные мужчины похожи друг на друга. У них почти одинаковые походки, почти одинаковые жесты, они одинаково поворачивают голову, фиксируют взгляд…

Осмотрелся. Каждого оглядел внимательно. Так мне показалось. Я еще далеко от него был. Я только к нему приближался. Катя стонала за спиной и царапала пол металлическими кончиками тонких шпилек. На седых волосах у него черный обод сажи ото лба до затылка, как корона. Я узнал эти волосы. И глаза узнал, жирно замазанные сажей, потом. И уши, и губы, и нос… Я закричал, стиснув голову — туго, сдавливал веки до мокроты, спрессовывал зубы до боли и крови, мелко подпрыгивал на одном месте, как перекачанный мячик… Выла девочка Катя позади, тужась и приседая, как в туалете на унитазе… Старик…

Старик… Со мной снова воюет безумие? Так стремительно, правда, я знаю, люди не сходят с ума. Я читал много книг. Я консультировался, когда была в том нужда, с психиатрами (как я могу писать Человека, не изучив предварительно клиники и патологии его психики…). Безумие? Не уверен. Или Старик действительно проживает реальность — материализованный моим воображением, одаренным Богом в свою очередь силой почти схожей с его, Господа, собственной…

Я отнял руки от головы, вдыхал и выдыхал воздух толчками, беспорядочно, рвано бросился назад — втягиваясь взглядом в полуоткрытый Катин рот, хрипел, давя истерику и нарождающееся буйство: «Ты видишь? Ты видишь? Вон там, у камина, голый человек, седой, измазанный сажей! Ты видишь его?! Скажи мне сейчас же, без паузы и без раздумий, мать твою, что ты видишь его!»

Катя поцеловала меня неожиданно в глаза и засмеялась без удовольствия… На бровях вздрагивали пылинки. По языку катались нежные пузырики слюны, бесшумно лопались, прятались в жаркой сырой глубине. В ноздрях коротенького носа безвольно и трусливо тряслись меленькие, весящие меньше земного воздуха волоски. Добрые зубки ждали чего-нибудь сладкого или возбуждающего. По шее стекала тоненькая вена, плотно забитая кровью… Я смял Кате шею руками, прибил ее щеку к своей щеке, как припаял. «Смотри! — сказал с явной угрозой уже. — И отвечай!»