Николай Псурцев: Тотальное превосходство

Кто-то есть в комнате. Тот, кого я не знаю. Или, может быть, наоборот, именно тот, кого я знаю отлично. Прячется. Или просто не имеет способности хоть как-нибудь проявиться. Я уверен, что если я сейчас протяну руку, то я сумею дотронуться до него. И неважно, куда я протяну руку, вправо, влево, вверх, вниз…

Я протянул руку, но ни до кого не дотронулся и ни до чего. Я поднял руку, и рука во второй раз уже обмакнулась в бесцветную пустоту. Я опустил руку вниз и ощутил всего лишь прикосновение воздуха к своим пальцам и к своей ладони. Но уверенности я тем не менее не потерял. Он здесь, или оно, рядом, рядом, рядом…

Ангел, обороняющий меня, это мог быть.

Воинственный или миролюбивый, агрессивный или выжидательно-терпеливый, жесткий, брутально-суровый или податливый, лениво-доброжелательно-тихий, но любящий непременно, преданный и оптимально совершенно владеющий своей редкой профессией.

Кто-то послал его просто и обыкновенно присмотреть за мной, рутинно. Господь? Давно или недавно, как за избранным, тридцать четыре года назад, в момент зачатия, или вчера, или сегодня, как за тем, на которого, на одного из которых, он мог бы, хотел бы опереться в проведении своей стратегической линии, а также в достижении своих нашему примитивному сознанию еще недоступных целей. После того как он пробудет со мной, рядом, а то вполне вероятно, что и внутри меня, некоторое время, он напишет, как я понимаю, об этой своей командировке подробнейший отчет и представит его затем, этот отчет, на рассмотрение…

Или уже представил и теперь ждет ответа — так что же ему, мол, в конце концов следует делать нынче со мной: или валить меня, мудака, никчемного маляришку, или тащить меня, несмотря ни на что, по этой жизни дальше, хоть и брезгливо, но тем не менее с осознанием своей спасательной миссии, или все-таки взять да насытить меня, незатейливо повторяя опыт отмеренного уже к сегодняшнему дню немалого отрезка бесконечности, величием и могуществом, и направить меня, не озабочиваясь новизной приема, на помощь нашему несчастному, страдающему, бессчетное количество веков уже балансирующему на грани самоубийства миру…

«Мы пришли в этот мир для того, чтобы облегчить жизнь другим. Зачем пришли в этот мир другие — неизвестно».

Он коснулся меня! Он дотронулся нежно, по-отечески, по-братски, по-матерински до моих волос! Знак… Он похвалил меня за мои мысли — это так, так! — и за те ощущения, которые я испытываю, когда ко мне приходят такие вот мысли, или подобные им, или какие-то иные, но обязательно правильные…

Я засмеялся.

Повскакивали кисти на столе, танцевали, упала пепельница.

Холст возбудился, застонал, потревоженный моим смехом, нетронутый еще, в ожидании.

Ни Ангела, ни избранничества. Просто я готовлюсь сейчас к новому рабочему дню — настраиваю себя, медитирую, отпускаю воображение, сны, которые приходят ко мне и наяву. Только и всего. Нет, не только. Я, без сомнения, еще, конечно, и издеваюсь над собой. И с удовольствием. Пытаюсь осадить таким образом свои амбиции. Амбиции должны быть чрезмерны — но не настолько.

Я чувствую его! Он здесь! Он разговаривает со мной. Он целует меня. Он сажает меня к себе на спину (если у него, разумеется, есть спина). Он просто сажает меня на себя, невидимый, неосязаемый, но существующий, да, да, но влияющий — на все, что окружает его, — и летает вместе со мной. И разговаривает со мной. Он говорит мне, что жизнь потрясающа. Он говорит мне, что смерть удивительна. Он шепчет мне, что я сам, и только я, владелец своей жизни и своей смерти. Я не могу контролировать свое рождение, но я могу контролировать свою жизнь и свою смерть… Ты очень правильно говоришь. Я никогда еще не слышал, чтобы кто-нибудь так правильно говорил. Я читал подобные слова, правда, уже где-то, когда-то. Но они, эти слова, там, в книгах, в которых я их читал, были, я помню, всегда спрятаны, и тщательно, за всякими другими словами, служащими, наверное, для утепления, для смягчения, для украшения тех самых единственно правильных слов… Я хочу увидеть тебя! Я хочу коснуться тебя! Мне необходимо… Мне нужно…

Я сумасшедший! Я буйнопомешанный! Я неизлечимо безумный! Я бешеный, бешеный, бешеный… Мое наслаждение — это моя мания. Мое удовлетворение — это моя паранойя. Радость ощущаю (с каких пор? С тех, как проснулся), даже когда не ищу ее, — не имея на то никакой, между прочим, веской причины, ни единой. (Жизнь вокруг напоминает мне дерьмо. Она так же мерзопакостна на вид и так же отвратительно-тошнотворно воняет. И тем не менее она потрясающа! И тем не менее она полна возбуждения! И тем не менее она творение Мастера! И тем не менее она справедлива!)