Жозеф Кессель - Всадники

Еще одна атака, и еще, и еще. Трест стукающихся друг о друга рогов не прекращался.

«Они чем глупее, тем выносливее…» – подумал Уроз. Он был бы рад, если бы баран, на которого он поставил, проиграл, чтобы тут же вышла другая паpa. Он начал следить взглядом за линией тополей, которая, поднимаясь, уступами шла из конца в конец долины, повторяя изгибы реки Бамиан. Дальше идти предстояло вдоль нее, вверх по течению.

Тут его внимание вновь привлекла арена. В регулярном постукивании лбов стали возникать перебои. Уроз понял почему. Один из баранов начал уклоняться от атак. «Он что, наименее глупый из них?» – подумал Уроз. Ему стало интересно: это делал баран, на которого он поставил. Другой же потерял равновесие из-за атаки впустую, покачнулся и упал на колени. Глаза Уроза блеснули, и он подумал: «Сейчас мой воспользуется падением его противника, нападет сбоку, повалит…» И окружавшие кричали то же самое. Ахмад, пастух барана, оставшегося на ногах, поощрял его голосом и жестами. Но животное не шевелилось. Зрачки его были направлены на первый ряд зрителей и переходили с одного на другого. Когда взгляд его встретился с взглядом Уроза, тот не обнаружил в них ни капли той грубой, смертельной ярости, какой они только что пылали. В этих глазах видно было лишь отупление. А тем временем его противник успел встать. Он пошел в атаку с удвоенной от падения ненавистью. И тут ошалелый, отупевший и ошеломленный баран Ахмада бежал. Шумная брань, шутки, насмешки и проклятия неслись ему вслед. Стиснув зубы, Уроз слышал в этом реве только голос соседа в зеленой чалме. Он кричал громче всех, язвительнее всех, и Урозу казалось, что все эти оскорбления и насмешки адресовались, через барана, ему.

– Хорошее у тебя хозяйство! Делает честь тебе, – кричал он соседу слева.

Алые губы Амджяд Хана не сразу выпустили трубку наргиле. Он медленно дал выйти дыму изо рта и, пока тот таял в воздухе, тихо объяснил мягким голосом:

– Знай, о всадник степей, я не специализируюсь в выращивании бойцовых пород, доводящих бой до смертельного исхода. Я просто даю их, чтобы народ немного поразвлекался. И когда это бывает угодно Пророку, у меня это получается. Вон, погляди!

Внезапно насмешки и оскорбления утихли. Толпа принялась безумно хохотать. Люди держались за животы, вытирали слезы от смеха. Кто-то начинал хлопать по спине соседа, даже если это был незнакомый человек.

Перепуганный баран на арене убегал. Бежал наугад, совершая беспорядочные движения, невпопад прыгая, неловко подскакивая, пускаясь в грузный галоп. Шерсть его волочилась по траве. Жирный курдюк раскачивался вправо и влево, как плохо привязанный мешок. Другой баран бросился за ним в погоню. Несколько раз он почти настигал свою жертву. Но жертва от страха кидалась в сторону, ускоряла бег. Так они бегали по арене круг за кругом, наконец, преследуемый баран заметил давно уже открытую дверцу, мимо которой он несколько раз пробегал, не замечая ее. И устремился к ней.

Амджяд Хан вновь взялся за наргиле. Прежде чем поднести трубку ко рту, он наклонился с улыбкой к Урозу:

– Ярость гонялась за страхом. Но у того ноги оказались резвее. Спектакль стоил несколько афгани, не так ли?

Прежде чем Уроз успел ответить, чья-то напряженная рука легла ему на ляжку.

– Кажется, я могу располагать ставкой, – полувопросительно, полуутвердительно посмотрел на него Хаджи Заман.

Уроз щелчком отправил святому человеку банкноты, которые тот так старательно перед этим раскладывал, и воскликнул:

– Ну что это за ставка! Подачка какой-нибудь старухи и то, наверное, принесет тебе больше.

И в сердцах бросил на траву все оставшиеся у него деньги.

– Что… что это? – спросил Хаджи Заман голосом, в котором не слышалось привычной уверенности.

– Моя следующая ставка, – пояснил Уроз.

Пальцы Хаджи Замана, убиравшего выигрыш, слегка тряслись.

– Тут много, очень много афгани, – определил он сразу.

– Надо ли говорить такому игроку, как ты, о святой человек, что чем больше ставка, тем интереснее игра? – спросил Уроз.

Его тон и его взгляд провоцировали собеседника, оскорбляли его. Ему хотелось продлить свою игру. Но Хаджи Заман не понимал его. Жадность овладела им полностью. Он раскладывал, разглаживал, ласкал помятые бумажки и вполголоса считал их. Его бормотание, монотонное называние чисел напоминало богослужение, молитву.

– Тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре, – с глубоким вздохом подвел наконец итог своим подсчетам Хаджи Заман.