Ричард Форд - Трудно быть хорошим

— Ну да, таких мест, чтобы были лучше тех, на которых они сейчас сидят. Ну вот ты кем бы предпочел быть: каким-нибудь лакеем в правительстве или влиятельной фигурой в прессе?

— Фигурой? Можно прямо сейчас.

— Допустим, ты в этом чертовом «Уолл-стрит джорнэл». Властный голос. Суровый взгляд, надменный нрав. Как Кассандра. Все боятся твоих разоблачений. Ты ни перед кем не раскланиваешься, ни перед сенатором, ни перед королем…

— Но вставать-то ты обязан, когда они входят в комнату, есть такое правило.

— Дружище, стоять — не кланяться.

— Главное — изучить лица этих парней с телеэкрана. При выключенном звуке.Вот тогда видно хорошо.

— Читаешь все, что в душе.

— Нет, читать — не читаешь, а главное уловить можно. Там такая душа — сплошные потемки. Надо долго вглядываться, весь жизненный опыт нужен, чтобы понять, кто перед тобой.

— А уж он старается понравиться в каждой американской дыре, бедняга, надраивает задницу до блеска.

— А что мы о нем знаем? Что мы знаем?

— Что он хочет стать сенатором.

— Чудовищная сила заставляет его желать этого. Судьба. Эти люди покрупнее нас. И жребий у них покрупнее. Для кандидата не стать сенатором — хуже смерти. Он смотрит на сенатора и говорит себе: «Ну чем я хуже, если только заставлю этих клушек выбрать меня?»

— Клушек — то есть обычных людей. Нас, значит.

— Если только заставлю их бежать под мои знамена, этих тупорылых.

— А ты считаешь, что он думает именно так?

— А как по-твоему? Он же бесится при одной мысли провалиться на выборах.

— А мы, значит, клоуны, статисты?

— Нет, без нас у него ничего не получится. Великая судьба не состоится.

— Мы судим.

— Мы учитываем весь опыт своей многотрудной и плодотворной жизни.

— Если плодотворной.

— Все учли.

— Если очень хочется, то можновсе узнать.

— А как раньше жили, когда не было прессы?

— Со всех концов страны собирались огромные толпы людей. А ты произносил речь. «Вам не распять человечество на золотом кресте», — как Уильям Дженнингс Брайен. [12] Уильям Дженнингс Брайен — американский юрист и политик. В рассказе цитируется знаменитый пассаж одной из его речей: «Вам не надеть на чело труда этот терновый венец, вам не распять человечество на золотом кресте». После этой речи в 1896 году Брайен выставил свою кандидатуру на выборах; во время предвыборной кампании проехал 18 тысяч миль, побывал в 27 штатах и прочел 600 речей. (Однако президентом ему так и не удалось стать.) Надо обещать больше, чем возможно.

— И те, кто слушал речь, чувствовали…

— Что перед ними — благородные люди.

— Их голоса — как звук органа.

— Толпы подхватывало страстью, точно ветром.

— Герои, их любил народ.

— А может, они вели его по неверному пути. История рассудит.

— Гиганты с голосами, подобными целому церковному хору с органом…

— Окутанные чудным сиянием, а может, это было только солнце.

Холодно, Стелла, холодно. Адский холод. Так они вместе шли по этапу: Роза, укутав Магду в шаль, несла ее на руках, и Магда сжималась в комок меж ее воспаленных грудей. Иногда Магду брала Стелла. Стелла Магду ревновала. Стелле было четырнадцать лет, она была маленького роста, с еле развившейся грудью. Этап убаюкивал Стеллу, и ей самой хотелось завернуться в шаль, спрятаться и уснуть. Магда сосала грудь Розы, и Роза кормила Магду на ходу. Порой Магда хватала губами воздух и начинала пищать. Стелла была голодна постоянно как волк. Ноги словно опухшие спички, руки не толще цыплячьих костей.

Роза голода не ощущала. Она пребывала в каком-то трансе, похожем на обморок. Она была почти невесома, и казалось, что она не ходит, а отталкивается от земли кончиками пальцев и парит над ней как ангел, тревожно и всевидяще. Магда, закутанная в шаль, походила на белку в дупле — так же надежно защищена от врагов, и ни один из них не сможет проникнуть в ее маленький дом через узенькую щелку в шали. В эту Щель Роза могла видеть лицо Магды — совершенно круглое, словно карманное зеркальце. Черты лица Магды были абсолютно не похожи на печальное, потемневшее, желчное лицо Розы. У Магды были голубые глаза, а прямые детские волосики были почти такого же желтого цвета, что и лоскутная звезда, пришитая к пальто Розы. Глядя на Магду, можно было подумать, что она из их детей.

Роза плыла над землей и мечтала оставить Магду в какой-нибудь деревне. Можно было на минуту выйти из колонны и сунуть Магду в руки любой из женщин, которые собирались у обочины. Но если она выйдет, они могут начать стрельбу. А если, допустим, она выскочит из строя всего на полсекунды и всучит сверток незнакомой женщине — вдруг та не возьмет? Удивится, испугается, выбросит сверток, и тогда Магда может умереть, ударившись головой. Маленькой круглой головкой. Хороший ребенок. Магда перестала пищать, довольствуясь просто вкусом иссохших грудей. Ловко дергает сосок крохотными деснами. Уже прорезался один нижний зуб, поблескивает, похожий на беломраморное надгробие гнома. Не жалуясь, Магда освобождает Розины груди — сначала левый сосок, потом правый. Соски потрескались, в них нет ни капли молока. Потрескавшиеся молочные железы иссякли, груди Розы все равно что потухшие вулканы, ослепшие глаза или холодная яма. Поэтому Магда начинает сосать уголок шали. Она сосет и сосет, распуская слюни по пряже. Шаль вкусная, из льняного полотна.