Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Так вот, Тарутин и Покровский в виде исключения допустили первокурсника Новикова слушать свои спецкурсы, позволили посещать семинарские занятия, предназначенные по программе для студентов старших курсов, и даже принимать участие в практических научных исследованиях. Новикова также можно было видеть на лекциях со своими друзьями Семеном Пичугиным и Татьяной Родимцевой по курсу второго года обучения.

Пролетели два семестра. Друзья радовались за Николеньку. «Кто бы мог подумать о таком головокружительном аллюре! — говорил Сема. — Тебе, Николаша, вполне можно сразу на третий курс махнуть, вперед нас, а дальше уж — и дальше, и на нас, рядовых зубрилок, не оглядываясь». Таня отвечала ему: «Кто бы мог подумать?.. Я... Я так думала. Не думала, а и не сомневалась, что Николенька всех удивит и еще таких научных высот достигнет, одному Богу известно — каких!»

В мае, за месяц до экзаменов, по приглашению профессора Тарутина первокурсник Николай Новиков, сойдя с поезда верстах в двадцати от города, впервые поднялся на заросшую глухим лесом обсерваторскую гору и ступил в астрономический храм, носящий имя Василия Павловича Энгельгардта, чтобы затем служить в нем до скончания дней своих. Первая ночь в обсерватории... Первый нетерпеливый взгляд в девятидюймовый телескоп-рефрактор, установленный еще в начале века самим Иваном Михайловичем Симоновым... И дрожь не то ресниц, не то вдруг волшебно приблизившихся звезд... Это трепетное состояние Николенька Новиков будет испытывать всегда. Каждый — сотый, тысячный — подход к телескопу для него будет словно бы первым, невзирая на мощность инструмента, на его новизну и непохожесть на тот первый, который привел в трепет. При этом каждый раз в его памяти будет отзываться сиповатый голос деда и. обнимать, точно здесь он, за спиной, всечасно здесь и лишь ждет, чтобы живыми глазами внука прильнуть к телескопу, и, как в первую ночь в самодельной обсерватории на крыше сарая в Козловке, увидеть ту самую первую ночь, те самые звезды и, быть может, бога.

Июнь, как и май, держался сухой, прозрачный. В июне ясно выкристаллизовался интерес молодого астронома к двойным звездам класса затменных переменных.

Двойная звезда... Это две звезды, связанные силами притяжения и расположенные так близко, что их в отдельности не видно и в самые мощные телескопы. При движении вокруг общего центра тяжести они поочередно скрываются друг за дружкой, и от этого блеск их колеблется. Эти парочки кружили головы не одному десятку звездочеев в прошлом и настоящем. Под отеческим крылом профессора Тарутина и под непосредственным началом талантливого астрофизика, будущего членкора Яковлева юный естествоиспытатель Новиков присоединился к отряду плененных двойными звездами.

Летняя сессия прошла как-то мимолетом. Зачеты, экзамены... Все известно, малоинтересно, формально. Новикову было не до них, он занимался делом . Приезжал из обсерватории в город, влетал сквозь колоннаду в белокаменную обитель знаний, в одну из ее аудиторий, хватал экзаменационный билет, без подготовки стучал белым мелом по черной доске и через считанные минуты мчался обратно на вокзал.

Один из таких прилетов имел невеселые последствия.

Не отметки в зачетной книжке радовали Новикова — год радовал, минувший после болезни год, до неправдоподобности плодотворный, «прорывный», как записал он в своем дневнике, будто с поступлением в университет из пут земного притяжения вырвался и взмыл в свободном полете в безграничные просторы вселенной. Немаловажным достижением того года было и овладение основными иностранными языками, открывшими доступ к первоисточникам научной литературы и позволившими быстро перейти к занятиям по интересующим его научным темам.

Вот каким был тот учебный год, наверное, один из самых счастливых в его жизни. Сессия, которая меньше всего волновала, выдержана отлично, впереди лето, занятия в обсерватории, поход в конце лета с Таней, Семой и преподавателем геофака Ибрагимовым, у которого своя парусная лодка, по кольцу: Казанка — Волга — Свияга — Казанка, а потом второй курс университета, возобновление контактов с божественными звездами и их земными жрецами Тарутиным, Покровским, Яковлевым... Жизнь прекрасна! И он, песчинка в мироздании, должен в миллиардной степени краткий миг представленной ему жизни успеть что-то сделать. Что — абсолютно ясно.

Начало второго университетского года катастрофы не предвещало. И учеба, и научная деятельность побежали, перегоняя друг друга на поворотах. И то, что в ноябре Сему приняли в комсомол, а его, как непредставителя рабочего класса, — нет, особо не насторожило. Огорчило. Но горизонт по-прежнему представлялся погожим. Он ведь предупреждал Сему, агитировавшего его, что является всего лишь сыном уполномоченного Северо-Западного Госторга по Волжско-Камскому району, а не сыном машиниста паровоза. Никогда не пел он: взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры — дети рабочих. Не имел на это права. Но социальное происхождение не могло влиять на главное — на право учиться и заниматься науками. Так думал студент Николай Новиков. Думал долго, когда уж и студентом быть перестал, всю жизнь думал, невзирая на выверты своенравной судьбы, ее нелепые ходы, которые ни умом, ни сердцем не постичь, не раскумекать, не как у нас на Алмалы говорили, — расчухать, хоть убей.