Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Гайнан попытался легким, непринужденным движением освободить свою руку, но Марийка вцепилась в рукав драпового пальто мертвой хваткой.

— Это же твой отец, сынок, — плакала она, — вот радость-то!

— Вы что, гражданка, спятили, — ожил языком Гайнан. — Какой я вам Ванечка? Я — Гайнан Фазлыгалямович Субаев, могу паспорт показать.

— Знаю, знаю, что можешь и паспорт... — продолжала взбудораженно лепетать Марийка. — Хоть на сына-то взгляни, Ванечка, — не сдавалась она. — Ведь выходила, выберегла.

От рукава незнакомого мужчины, которого хотели представить отцом, отодрал матушку ее сыночек.

— Довольно, ма, хватит, пошли домой.

Его, их сыночек. Но не мог же завскладом цирка, бывший фронтовик, а не тыловая крыса Субаев кинуться своему зачатому в самый разгар войны в глубоком тылу отпрыску на шею. Мало ли их у него по Рассии-матушке! На войне врагов не бил, зато умножал поголовье Родины. Разве это не одно и то же?

А Марийка все никак не капитулировала. Она билась в руках сына, вырывалась, а тот извинялся:

— Извините, товарищ, мама больна, она не в себе, она просто обозналась, вы не первый, кого она принимает за своего без вести пропавшего на войне мужа.

Гайнан надвинул козырек каракулевой кепки на глаза, развернулся молча на сто восемьдесят градусов и пошел прочь. Сын его не узнал. Отец вот узнал сына, хоть тоже ни разу его не видел. Но он когда-то сам был таким, а вот сын, как он, старым, не был. Поэтому и не узнал. А мог бы, будь поострее глазом.

Последнее, что услышал Гайнан от беснующейся в руках сына женщины, то, что юного двойника тоже звали Иваном. Бедная Марийка, не знала даже настоящего имени отца своего чада.

Гайнан сидел дома один на один с зубной болью, не имея желания и пистолет свой из тайника достать. Черненький, тяжеленький «вальтер» обычно успокаивал его в любой ситуации, сводил на нет любую амплитуду расходившихся нервов. Но не зубную боль.

Пистолет Гайнан заполучил еще осенью, сразу после скандального застолья, того самого, когда неурочно вернулась домой подруга Пичуги и без излишних дипломатий выставила гостя вон, а хозяин — какой он хозяин? тряпка! — к тому часу уже языком от дармовой водки не шевелил. Но слово у него, тем не менее, оказалось — олово. Через несколько дней Гайнан держал в руках заветный «вальтер».

За полгода владения пистолетом Гайнан привязался, привык к нему, как к верному и преданному другу. К тому же — что немаловажно — немому, но при случае имеющему возможность сказать так сказать, раз и навсегда...

Когда дома никого не бывало, Гайнан запирался, доставал пистолет из тайника, устроенного под сводом топки мертвого камина, разбирал, собирал ненаглядную игрушку свою, чистил, смазывал, перебирал одну за другой все восемь патрончиков обоймы, старательно отглаженных бархоточкой до зеркального блеска.

А с обещанным взамен желтым саквояжем затянул. Все как-то не с руки было умыкнуть. То хужя [18] Хужя (тат.) — хозяин. пылящегося под письменным столом объекта не вылезал из каморки, то вылезал, да и ни с того, ни с сего замыкал дверь. А с замочком, почтовым, махоньким, возиться не хотелось. Возиться, конечно, не пришлось бы, просто хотелось зайти, взять и вынести ненароком. Такая возможность должна была обязательно представиться. И она представилась два месяца назад, в начале января. Однажды поздно вечером звездочет покинул свою комнатку, хорошенько одевшись, он пошел провожать гостя, профессора Пичугина, и оставил в суете дверь незапертой, даже приоткрытой чуть. Поздний час, соседи спали и труда не стоило заскочить в каморку и взять необходимое. Гайнан посчитал, что пусть лучше открытки вместе с саквояжем запропастятся, чем вдруг саквояж останется пустым. Когда зашел, держа в руке конспиративный мешок с дюжиной превосходных сухих чурок, якобы для растопки плохо растапливаемой новиковской печи (вот какой Гайнан Фазлыгалямович заботливый!), когда погрузил в него то, что надо, внезапно одолело желание прихватить заодно еще что-нибудь. Распахнул скрипучий буфет — в глаза сразу бросилась объемистая резная шкатулка. Сгорая от любопытства, Гайнан приподнял крышечку и в чутье не обманулся: ячейки-секции шкатулки были полны серебряных монет с профилями царей и императриц. Любоваться некогда, высыпал звонкую деньгу туда же в мешок и поскорее вышел. Дело сделано, уже дошел до своего умывальника, как вдруг в кухонную темноту шагнул из своей комнаты сосед, Аглиуллин-младший. Гайнан замер бездыханно в проеме между печью и умывальником. Ему показалось, что малый почуял недоброе, насторожился, но вот опять зашлепал стоптанными домашними тапочками, открыл свою дверь, скрылся. Гайнан сплюнул в помойный таз залипшую слюну и толкнул свою дверь, за которой сладко похрапывала жена. Пасынок мотался где-то. А сидел бы дома, пришлось бы мешок вытаскивать в сени, а то и в сарай тащить, что было чревато встречей с возвращающимися домой звездочетом или въедливым пасынком. А так, сунул под кровать — и все дела, и на боковую до светлого завтра.