Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Оревуар, сынок, — ласково вскинул руку Гайнан Фазлыгалямович. Со стороны могло показаться, что заботливый отец провожает любимого сына в пионерский лагерь. Нет, по возрасту, скорее, — в какой-нибудь спортивный. Если б не опер-«бобик», конечно.

Только машина отъехала, прибежала Юлька.

Стоял удушливый запах выхлопных газов. Мы — Николай Сергеевич, Юлька, я — прошли к дворовому столику с лавочкой у оттаявшего из сугроба куста сирени. Люди расходились, да мы их никого в упор не видели, не до зевак было. Гайнан повертелся, покрутился по двору, подымил-покурил, примеривался к нам подойти, но не подошел, тихонько испарился.

Это была самая наша короткая встреча, самый молниеносный разговор. Когда бы еще, собравшись вокруг Николая Сергеевича, наш круг разлетелся бы так быстро. Хотя круга-то не было. Не было Шаиха. И чтобы он был, надо было действовать стремительно. Мы с Юлькой прямиком через дорогу пошагали к Ханифу, Николай Сергеевич — к Семену Васильевичу выяснять отношения, понять, нанизать на сколь-нибудь логическую нить весь этот немыслимый хаос последних дней. Семена Васильевича, однако, дома не оказалось. Киям Ахметович предлагал посидеть, подождать, но времени не было, Николай Сергеевич поехал к профессору на работу, но и там его не нашел. Телефоном в своей жизни Николай Сергеевич не пользовался.

По приезде в милицию капитана куда-то срочно вызвали, и он, не заходя в отделение и не одеваясь, умчался в той же машине. Шаиха препроводили за обитую железом дверь в комнату без окон с маленькой банной лампочкой под потолком. Как выяснилось позже, не за ту дверь, потому что за той дверью находился «сообщник» Анатолий Жбанов. Нигде не застрахованы от ошибок, везде-то люди работают.

Жбан сидел, подперев кулаками голову, и на открывшуюся дверь не среагировал. Кроме него, на двухъярусных нарах расположились еще двое. Один смачно храпел на втором «этаже», другой внизу, напротив Жбана, усердно грыз ногти.

— А-а, ты... — безразлично ответил Жбан на тычок Шаиха. — Какими ветрами?

— Какими ветрами тебя вот занесло в чужой дровяник? Хотя чего уж... Все в твоем стиле. Замочек поленом сшиб — видел, как ты это делаешь, — иконы под мышку и на Сорочку. Да-а... Старинные иконы и прямиком на толкучку — это только ты, наверно, мог догадаться. А где саквояж с открытками? Монеты серебряные?

— Брось, — распрямился Жбан, — ты мне чужое дело не шей.

Шаих и сам понимал, что саквояж и монеты не жбановских рук дело. Но после разговора с Килялей, когда, по первоначальному мнению, единственный грабитель Гайнан оказался не единственным, в душе Шаиха поселилось сомнение не сомнение, а потребность в точных данных, без которых милого отчима к стенке не припрешь. Жбан должен был многое знать, если не все, он был одним из стаи, что закружила вокруг запримеченных «несметных богатств» звездочета, а в прошлом «купца», из той своры, что лишь выделением слюны на лакомый кусок; и облизыванием не ограничивается.

— Не ты саквояж стащил, так кто? — пытал грозного одноклассника Шаих, не обращая внимания на внимательного грызуна своих ногтей по соседству. Шаих допрашивал Жбана и не очень верил в его чистосердечное признание, больше надеялся вытрясти хотя бы незначительную мелочь, которая могла бы намекнуть, помогла б подтвердить подозрения относительно Гайнана. Чересчур уж неприкрыто и нагло ставит себя отчим. Как так можно без тени естественной для него осторожности хвастать вещественными доказательствами разных махинаций, прямого жульничества, грабежа, в открытую трепаться о каких-то темных делах в прошлом. В открытую-то он, конечно, в открытую трепался... Но без свидетелей. Но так же, без свидетелей, из него должно нести еще при ком-нибудь, не только же при неперевариваемом пасынке. Обязательно. И в первую голову он должен был пооткровенничать с человеком, себе приблизительно подобным, и непременно за выпивкой. И Жбан тут не последняя кандидатура.

Жбан вяло отмахивался, отмахивался от наскоков однокашника, да и что-то непредусмотренно вдруг лопнуло у него внутри. Сперва он, вроде, издалека пошел, вроде бы даже, из другой степи. Он принялся вдруг лить помои на Пичугу, на этого, по его словам, химика, который ловко химичит за спиной ближнего. И плевать теперь он хотел на него с колокольни. Шишка на ровном месте выискался! Не боится он больше его, шантажиста дешевого, хрена моржового.

— Поглядим, что тяжельче — кулак мой или язык его поганый! Подловил, видите ли, фраер, будто сам этим втихаря не занимался!