Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Чем? — оторопел от потока странной самоутвердительной брани Шаих. — Чего ты несешь?

— Чего, чего... А то! — вскочил на свои короткие балясины Жбан и, приглушив голос, процедил отчетливо: — А то, что саквояж у Пичуги.

— У Пичуги?

— Ес ай ду, желтый саквояж у сэра Пичугина. Это его, профессорского сынка, афера. А все шишки на меня свалить решили. Нашли дурака. Из-за какой-то сараюшки... Я просто так, под общий шумок нацелился, а вышло...

Точно цепь незримой радиосхемы замкнулась: Пичуга — коллекционер открыток — саквояж с открытками — попытки выменять их у Николая Сергеевича, купить, заполучить любым путем... Схема четкая, можно штепсель в розетку втыкать.

Жбан харкнул на пол, растер башмаком.

— Ох уж, эти Пичужки мне! Одна в душу опорожнилась, другой взялся из души моей веревки вить. Шиш с маслом! Жбан вам не чурбан, у него тоже гордость своя имеется.

Шаих слушал и не слушал. Он размышлял о разделе имущества Николая Сергеевича. Одному — иконы, другому — монеты, третьему — саквояж. Но как его Пичуга взял? Об этом он, перебив бурные разглагольствования, и спросил Жбана.

— Ты прям, что прокурор, — сбавил пыл Анатолий Жбанов.

— Если бы... — вздохнул Шаих.

— Хочешь сказать, что не подсадная утка?

— Под стражей я, как и ты, — сказал Шаих и хотел добавить: «Не знаю лишь, за что», но промолчал.

Жбан с сомнением сузил свои желто-зеленые глазки, пригляделся к однокласснику в тусклом свете чуть живой лампочки и раскатисто, на всю камеру заржал, ткнув пальцем в доски второго яруса, так, что храпящий перестал храпеть, а грызущий ногти вытащил изо рта лапу:

— Тогда, Шейх багдадский, твое место здесь.

Во вторник Гайнан Субаев вернулся с работы раньше обычного, еще до обеда, и по-зверски злой. Во-первых, разболелся зуб, верхний левый клык. Во-вторых, тигр съел приготовленное для продажи налево мясо...

Случилось это после завтрака в буфете цирка. Завскладом притащил к себе в каптерку огузок говядины, но вдруг от подгнившего и слегка шатающегеся зуба шибанула в голову, как током, острая боль. Проклятый сладкий кофе! Упал на диван, поджал ноги да так как-то незаметно и прикорнул. Проснулся от ощущения, будто кто-то его обнюхивает. Своим шестым безотказным чувством Гайнан почуял недоброе, но не вскочил, не вылупил зенки, а лишь чуток размежил один, левый глаз, которому было сподручнее глянуть в опасную сторону, и ужаснулся: в его колено тыкался мордой тигр по кличке «Малыш», самый крупный зверюга из аттракциона «Усатые, полосатые — уссурийские». Каким образом выбрался из клетки, как вошел в каптерку, дверь которой открывалась наружу и была, кажется, запертой? Завскладом перестал дышать, он умер, вымер каждой своей клеткой для тигра, и сердце застыло, и кровь в жилах, вроде б, остановилась. Уссурийскому гостю не захотелось человеческой мертвечины, и он, отвернувшись, пошел по комнате. Говядинка в корыте была свежая, только что с мясокомбината. Хищник заурчал, зачавкал... Гайнан услышал из-под себя запах дерьма, и это неожиданное обстоятельство придало испугу новую силу: вдруг тигр обратит внимание. Тигр, будто услышал его мысли, приблизился, повел носом, недовольно фыркнул, и уж в провале памяти было, как Малыш удалился, как сам, на скорую руку подмывшись, убежал в какой-то нервной горячке к чертям собачьим.

Опомнился у колхозного рынка. Хлебнул бочкового пива, успокоился малость, закурил. Можно было подумать, напасти лихо грянувшего дня позади, как вдруг выросли, точно из-под земли, они — Марийка с сыном, рослым, крепким малым в сдвинутом на затылок кроличьем малахае. Двух мнений быть не могло: точь-в-точь, волос в волос, и глаза так же вразбег... Гайнану на мгновение показалось, что он столкнулся с самим собой, только очень юным, подростковым, далеко довоенным. «Уж не с перепугу ли мерещится? — подумал он. — И не пил вчера, не считая стакана перед сном».

Нет, не померещилось Гайнану.

Постаревшая, подурневшая Марийка схватила за рукав его пальто и радостно воскликнула:

— Ванечка, родной, здравствуй!

Как время безжалостно к людям! Неужели он, и теперь респектабельный, видный мужчина, он, Гайнан Фазлыгалямович Субаев, когда-то якшался с этой скрюченной, по виду вечной старушенцией? На ней все та же телогрейка, в которой он впервые ее встретил, с чужого плеча, с длиннющими рукавами. Нет, не та, разумеется, но в ту минуту она показалась ему все той же, даже верхняя, наиболее ходовая пуговица болтается на последней нитке неизменно по-прежнему. На голове свалявшаяся, побитая молью и временем шаль... Насколько давно все было! Так давно, что и на правду не похоже.