Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

В тот день, вечером, Юлька имела крупный разговор с отцом. Милосердие, терпение, всепрощение, которыми после инфаркта у отца она пыталась загипсовать себя, одним махом сломались и были отброшены напрочь. Она сказала ему, без предисловий, без околичностей, что Шаих по его навету задержан, что кругом у него блат, знакомства, связи, паутина, как у паука, и она солидарна с братом — какой он отец! и уж больше не возьмет своих слов обратно и не раскается, как это было полгода назад, что отныне он отец ей лишь по паспорту.

— Шаих честный, открытый человек и на подлость не способен. Я добьюсь правды, его освободят, и мы уедем из этого проклятого города, далеко уедем и навсегда.

Она всю ночь не спала. Длиннее и томительней ночи не было.

Я тоже кое-как дождался утра.

Еще не сошла темень мартовской ночи, еще горели уличные фонари, и только-только вырывались из мрака влажные белесые клубы мартовского тумана, а мы с Юлькой уже стояли у двери Ханифа, выжидая, чем отзовется для нас подергивание допотопного звонка с висячей на проволоке деревянной ручкой.

На этот раз нам повезло, Ханиф оказался дома.

Перебивая друг друга, мы рассказали о случившемся. Ханиф молча выслушал, без слов натянул сапоги, влез в куртку, в которой выезжал на дежурства, перетянулся ремнями и вывел нас во двор. Через минуту его двухцилиндровая машина уже мчала нас по заутреннему ледку сонных улиц на спасение Шаиха.

В отделение милиции мы с Юлькой не зашли, остались у мотоцикла. В атаку старший лейтенант Ханиф Хакимов двинулся один. Чего стоило ему это тогда, мы не знали. Не знали, что за Шаиха он вышел на схватку со своим заклятым врагом — начальником уголовного розыска, непосредственным командиром по службе, капитаном Дубовым, Петром Изотовичем, опытнейшим работником отделения, зубром органов правопорядка и безопасности страны. По свойствам души своей, однако, начальник представлялся мужиком непонятным — когда чистейшей воды солдафоном, когда просто рубахо-парнем (какой уж, впрочем, парень! — работал опером еще, наверное, со времен Феликса Дзержинского), когда бука-букой, а когда, не снимая сапожищ, прямо в душу... Был он из породы вечных капитанов, для которой майорская звезда так же недостижима, как Большая Медведица в небе, и заматерелых холостяков, кому семейная жизнь уж больше не грозит. С Ханифом отношения у него сложились более чем определенные: капитан ненавидел старшего лейтенанта, как только может ненавидеть молодую поросль на себе старый пень. Да и, прямо скажем, чересчур везуч в службе был Ханиф, слишком удачлив, и это раздражало не одного шефа отдела уголовного розыска, которому по внутреннему распорядку подчинялись все участковые. Хотя, скажите, в каком коллективе вас будут на руках носить, когда вам то медаль вручают, то именные часы из рук министра, то в газете о вас пишут, то по радио говорят? Ханифа на работе считали выскочкой. Он, по правде говоря, и был им. Он выскакивал из автобуса и прыгал за тонущей старухой в прорубь, он... Да вкратце я рассказывал о его выскакиваниях из благоразумной серой массы не только штатских, но и людей, специально призванных обществом на риск и подвиг, загодя к этому подготовленных, обученных, вооруженных. За чуть ли не полувековую службу в органах, несмотря на двужильное усердие, капитан Дубов, кроме синицы верной в руках, ничего не держал, и нескромная слава молодого подчиненного коробила его, ибо он с молоком матери всосал убеждение, что работник органов в интересах службы должен быть личностью незаметной, где-то на первый взгляд даже безликой. Чекист — не кинозвезда, ему блистать-выпячиваться не следует, ему положено верой-правдой и с полной самоотдачей служить государству. А какая самоотдача у женатиков? Отцов семейств? Только и норовят как бы поскорее со службы домой смыться. У того же Хакнмова два малолетних сына и еще вот-вот ожидается пополнение. Просто молод он еще, вот и носится очертя голову, не думая о семье, не страшась за себя, как за единственного кормильца. Ничего, повзрослеет — задумается, поостепенится... Нет, государство от своих верных органов требует полного самоотречения, полного, как это продемонстрировал своей жизнью, не обремененной семьей, не связанной друзьями, он, капитан Дубов. Но государственная служба такая вещь... Она диктует порой и несообразное твоей душе, ты, например, терпеть не можешь подчиненного и в то же время вынужден собственными руками вручать ему почетные грамоты, озолачивать его погоны новыми звездочками... Капитан Дубов, во все времена при всяком руководстве стойко переносивший все тяготы и лишения военизированной службы в ответственнейших органах государственного организма и требовавший того же — аскетизма, скромности — от подчиненных, переваривал явление Ханифа народу с большим и плохо скрываемым трудом. Но переваривал. Капитан был дисциплинированным офицером. Однако всякому терпению имеется предел: этот выскочка, этот герой штаны с дырой потребовал выпустить уличенного в воровстве подростка Шакирова с Алмалы на том основании, что, дескать, нет на задержание никаких улик, не имеется на то позволения прокурора и не дал добро, как повелось в райотделе, участковый, то бишь он, Хакимов, который по его запальчивому заявлению, знает всех ребят Алмалы, как облупленных. Нахал, молокосос! Кто может поручиться за Алмалы, испокон веку служившей уголовным, а в иные времена и политическим бичом района, если не города. Но молодой нахал бил верно: оснований-то для задержания подростка, не считая звонка профессора Пичугина, не было. Откуда Хакимов узнал про звонок, ведь профессор звонил напрямую, не через дежурку? И не сдержался капитан Дубов, накричал на младшего по должности и званию сотрудника: «Зелень, салага, кого учить вознамерился! Вот уйду на пенсию, сядешь в мое кресло, тогда и будешь...» Хакимов перебил: