Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

— Целая наука!

— Шуточная.

— Все равно интересно. — Шаих присел на табуретку. — Смотрю, у вас здесь и кабинет, и мастерская, и спальня.

— В некотором роде, — согласился Киям-абы. — У тебя самого сарай-то поуниверсальней.

— Ну уж! — Шаих еще раз окинул взглядом потолок, картины, тяжелые рамы… — Все это вы сами?

Киям-абы не ответил, но было видно, что он доволен сообразительностью гостя, лишь руками развел: не судите, мол, строго.

— Вы художник, Киям-абы?

— Нет, пенсионер.

— А это?

— Это… Э-э… самодеятельность.

— Ничего себе — самодеятельность!

— Это что! У внучки моей вот — талант настоящий. Посмотри. — Киям-абы поднял глаза на единственный на стене небольшой пейзажик в легкой резной раме.

— Казанка?

— Она.

— Я знаю это место — недалеко от Голубого озера.

— А ведь шутя рисовала. А заставь специально, — Киям-абы вздохнул, — лентяйка. Хотя, если у меня что не получается, ее зову. Посмеется, посмеется и поможет. Не сразу, после, когда лень спадет. Я ей: у тебя талант, тебе в художественный нужно поступать. А она рукой машет. В Москву, в Ленинград ехать. Смеется. Не думает о будущем, совсем не думает. «Хи-хи» да «ха-ха». Не знаю! У нас… у меня по-другому было. Хотел учиться, очень хотел, но судьба не спросила, куда хотел. А знаешь, как я удивился, когда первый раз увидел, как она рисует. Ей всего лет десять было. К калябушкам-то ее я привык. А тут как-то взяла мои кисти, краски… Я делал копию с Айвазовского — бушующее море, корабль несет волной… А она вертится под ногами, я даже прикрикнул: а ну, Юла, не мешайся! И ненароком взглянул в ее альбомчик. Батюшки! Аж дух перехватило. У нее лучше, чем у меня. Море, как живое. Дышит. Вот тебе и Юла. После я стал все ее рисунки собирать. «Казанку» и кое-что другое в рамы поместил. И знаешь, пять таких картин она отнесла в свой бывший детский сад, куда бегала малявкой. Я еле-еле «Казанку» отбил.

— Сколько же вашей внучке лет?

— Да как ты, она. А альбомчик ее я сохранил, с морем и кораблем. Хочешь, покажу? — Киям-абы открыл шкафчик. — И куда запропастился?

— Кем вы работали до пенсии? — спросил Шаих.

— Фокусником.

— Нет, серьезно?

— Абсолютно. Фокусником-иллюзионистом. В цирке, а потом в филармонии. Я, дорогой, как тебя по батюшке?

— Исмагилович.

— Дорогой Шаих Исмагилович, был, можно сказать основоположником жанра у нас в республике.

Шаих недоверчиво ухмыльнулся.

— Не веришь?

Шаих пожал плечами.

Киям-абы прикрыл шкафчик, замер на секунду, затем цапнул со стола голубенькую тарелку и с возгласом «уща-мараха!» хватил об пол. Домотканный коврик не спас, тарелочка — вдребезги. Фокусник собрал осколки, бросил в коробку для мусора.

— Зачем вы так? Я обидел вас? — залепетал Шаих.

Киям-абы молча, словно ничего не произошло, полез за пазуху пиджака и извлек оттуда целехонькую голубую тарелочку. Шаих заглянул в коробку с мусором. Там было пусто.

— Но я же слышал, как сюда осколки…

Лицо основоположника жанра просияло по-детски ясной улыбкой.

— Еще можно? Покажите, пожалуйста, еще раз.

— Профессионалы один и тот же номер дважды не показывают.

— Тогда другой какой-нибудь. У вас репертуар, наверно, богатый?

— Еще бы! Хочешь — для манежа, хочешь — для сцены. Могу для узкого круга. — Киям-абы достал двумя пальцами из коробки на книжной полке шарик. Обыкновенный теннисный шарик, выкрашенный в малиновый цвет. Манерно, артистически повел рукой, будто показывая его публике, сделал магический жест, и началось: шарик в растопыренных пальцах иллюзиониста, а может, лишь в глазах изумленного Шаиха, множился, менял окраску. Вдохновенный чародей глотал шарики, пучил глаза, икал, и изо рта лезли новые разноцветные шары. Шаих совсем обалдел, когда Киям-абы вытащил четыре шарика из его, Шаиха, кармана.

Понятно, когда в цирке тебя дурачат. Там фокусник на расстоянии. Но когда до артиста рукой подать, когда полгода в теннис из-за дефицита шариков не играл, а тут их пригоршнями достают из твоего же кармана, — извините!

Киям-абы вошел во вкус. Он скинул пиджак, взял две фарфоровые чашки, шляпу свою сетчатую… Но скрипнула дверь, и появилась хозяйка.

— Пойдемте кушать!

Артист уронил шляпу.

— Пожалуйста! Стоит за что-то взяться, как тебя прервут, оборвут, подчинят какому-то распорядку, точно этот распорядок не для человека, а над человеком, важнее человека.

— Да, опять! — твердо повторила хозяйка. — Врач запретил тебе… строго-настрого… Выходите к столу. — И уходя, добавила — Расхрабрился… А ночью опять «скорую» вызывать.