Ахат Мушинский - Шейх и звездочет

Киям-абы мгновенно остыл, обмяк.

— Ничего не поделаешь, ашать так ашать! — сказал он на полутатарском-полурусском. Поставил чашки на место, легким, привычным движением поправил вьющиеся темные волосы. — Дочь у меня превосходно готовит.

— Я так и подумал.

— Что подумал?

— Что это ваша дочь.

— Разве я вас не познакомил? Ах, да! Ну, склероз. Розой ее звать, Розой Киямовной. Скажи, командирка? С возрастом, дружок, дети превращаются в родителей, а родители — в детей. Айда.

— Спасибо. — Шаих потрогал нос, разбитую губу, о которых он позабыл здесь. — Домой пора.

— Никаких возражений, дорогой! — Киям-абы взял Шаиха под локоть. — Никаких возражений!

Его усадили за стол в той комнате, которую час назад он, разглядывая, еле пересек. Стол был внушительных размеров и до краев заставлен. Такое Шаих видел разве что по большим праздникам. Такое, да не совсем такое. Напечет мать бэлишей, и не только на первое, на второе и на третье их хватит, а и на всю будущую неделю да еще соседям на угощение. Нет у человека меры. Зато в будни — зубы на полку. На дворничьи-то доходы шибко не разбежишься. А здесь на столе: первое, второе, третье, подливки, приправы, салаты, колбасы, мясо копченое ломтиками — язык проглотишь! — и еще чего-то, чему и названья нет.

Роза Киямовна потчевала гостя и расспрашивала: в каком он доме живет, как учится, кто его родители?

— А что с лицом, подрался?

Киям-абы терпел, терпел и не вытерпел:

— Привязалась к парню!

И перевел разговор в другое русло. С ним разговаривать было легче, с ним речь шла на темы, отвлеченные от его, Шаиха, особы.

Вдруг он почувствовал, что кто-то его пристально разглядывает. Не Киям-абы, не Роза Киямовна… Шаих вскинул взгляд — с одной из картин на него смотрела девочка с венком из васильков на светлых волосах и синими, будто два василька со лба сорвались, глазами. Будто два василька сорвались и прикрылись черными зонтиками бровей. Белые волосы и черные брови…

— Нравится? — спросил Киям-абы.

— Да, — сказал Шаих. — Но она напоминает мне…

— Это его внучка, — улыбнулась Роза Киямовна.

— Ее дочь, — пояснил Киям-абы.

— Что-то мало на вас похожа, — сказал Шаих.

— Не «мало», а вообще ни капли, — промолвил Киям-абы. — Вся в отца. Внешностью, конечно. Исключительно только внешностью. А она должна прийти сейчас.

Словно в подтверждение его слов в прихожей тренькнул звонок. Хозяйка сорвалась с места.

Однако это была не девочка с портрета, а Александр Пичугин.

— Познакомьтесь, — сказала Роза Киямовна.

— А мы знакомы, мам. — Пичуга прошел за стол. — Чего у нас вкусненького?

Роза Киямовна взялась за половник и супницу.

— Раненько сегодня, сынок.

— Поздно приду — не нравится, рано — опять двадцать пять. Как здоровье? — окинул он взглядом гостя.

— Нормально. — Шаих подпер ладонью подбородок, прикрыв пальцами нос и губу.

— Что ты, Саша, стариковские вопросы задаешь? — поинтересовалась Роза Киямовна, но опять задребезжал звонок.

Шаих засобирался.

— Провожу тебя, — поднялся и Киям-абы — Прогуляюсь.

— А вот и наша Юлька! — объявила Роза Киямовна.

И в самом деле, в комнату впорхнула Юлька собственной персоной.

— Здрасьте!

— Вот с кого портрет-то! — хлопнул по колену Шаих, рассказывая мне вечером о событиях минувшего дня. — Когда я с Киям-абы вышел от них, у меня, веришь — нет? — голова кругом: Пичуга, Юлька, картины, павлины, фокусы… А отец их… Кияу — как это по-русски? Да — зять. Зять Кияма-абы — профессор, оказывается! Пичугин Семен Васильевич. А Юлька с Сашкой… Ты знал, что они брат с сестрой? Ка-а-ак? А что же мне не сказал?

Взбудораженность Шаиха легко объяснима, он был влюблен в Юльку. В нее все наши мальчишки были влюблены. Я не исключение.

На горизонте она возникла всего несколько месяцев назад, в третьей четверти, намного позже Пичуги, который приехал на новую квартиру к отцу с дедом осенью.

Пичугины въезжали в профессорские хоромы с энным количеством комнат — до сих пор путаюсь, сколько их было, — в единственном на Алмалы пятиэтажном доме, прозванном Бригантиной, — довольно странно, по очереди. Сначала прибыл дед, сразу занялся ремонтом, переустройством квартиры в «музей», после — профессор Пичугин с необъятной библиотекой, за ним его сын и последними — Роза Киямовна с Юлькой.

С приездом хозяйки жизнь в семье вошла в привычную колею: завтрак, обед, ужин и обязательные для всех стакан горячего молока с веснушками сливочного масла перед сном. Роза Киямовна, жена известного профессора математики, на службе не состояла, ее единственной заботой была семья. Жарила-парила, стряпала, уроки с детьми готовила, гуляла с ними, когда они были малышами, ходила на школьные собрания и заседания родительского комитета… Мужу было некогда. Маленький (на голову ниже жены), сутулый, а порою казалось горбатый, но крепкий, как прибрежный валун, с ясными голубыми глазами и в белоснежном берете седых волос, профессор сутками, а то и неделями пропадал на конференциях, симпозиумах, семинарах, «днях», «вечерах», «неделях»… Был он натурой кипучей, увлекающейся, мыслил парадоксально, масштабно, забредая частенько далеко за пределы своей специальности, увлекался живописью, скачками, коллекционированием открыток, марок, выпустил книгу «Поэтика Пушкина» (он считался специалистом по Пушкину), его можно было видеть в стенах университета или педагогического института, читающим доклад «Математическое исследование стихотворения», который он начинал неизменно словами Маркса: «Наука лишь тогда достигает совершенства, когда ей удается пользоваться математикой», а также можно было видеть его в городских литобъединениях, исполняющим нараспев свои неподдающиеся никакому матанализу стихи, смелые, как по форме, так и по содержанию (в местном издательстве одна его книжица была напечатана массовым тиражом). Таковым вкратце был профессор, доктор наук, директор НИИ Семен Васильевич Пичугин, когда-то сын машиниста паровоза, отец Александра и Юлии, милых, симпатичных детей, которыми заниматься ему было некогда. Семью он содержал в полном материальном достатке. На воспитательном поприще его подстраховывал тесть, Киям Ахметович.