Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

Редактор вышел из лифта, миновал ряд бдительных белых дверей, подошел к номеру 415. Постучал раз, другой. И, не дождавшись ответа, толкнул дверь.

Запах духов и пряностей встал перед ним незримой стеной, и он попятился, решив, что ошибся дверью. С кровати на него, раскинув длинные ноги, таращила голубые глаза тряпичная кукла. Из раскрытого чемодана на полу свисали диковинные тряпки. Женские туфли вывалились на диван.

Мисс Мендоса стояла спиной к секретеру. Вернее, ядовито-зеленое платье, фигура обрубком были ее, а вот голова чужая. Смоляно-черных патл как не бывало — волосы ее золотились. Будто идола обезглавили и к туловищу приставили женскую головку. Лицо гватемалки было бесстрастным, но потрясение, отразившееся на лице редактора, передалось и ей, в свою очередь сменившись выражением крайнего ужаса — ужаса человека, застигнутого врасплох на месте преступления. Она вдруг оробела, испугалась, потупилась. Подхватила оставленный на кровати чулок и спрятала за спину.

— Вы на меня сердитесь, — сказала она, набычась, как заупрямившийся ребенок.

— Вы заняли мой номер. По какому праву? Я очень-очень вами недоволен. И еще зарегистрировались под моей фамилией — помимо всего прочего это противозаконно. Не может быть, чтобы вы этого не знали. Я вынужден просить вас удалиться — иначе мне придется принять меры…

Она так и не подняла глаз. Наверное, он зря упомянул про меры. Светлые волосы придавали ей жалкий вид.

— Почему вы так поступили?

— Потому что вы не хотели меня видеть, — сказала она. — Вы вели себя жестоко…

— Мисс Мендоса, отдаете ли вы себе отчет в своих поступках? Я с вами едва знаком. Вы гоняетесь за мной по всей Европе, буквально затравили меня. Занимаете мой номер. Выдаете себя за мою жену…

— Вы меня ненавидите? — залепетала она.

Проклятье, подумал редактор. И чего бы мне сразу не переменить гостиницу?

— Я вас совсем не знаю, — сказал он.

— А вы не хотите узнать меня поближе? Узнать, какая я? Я знаю о вас все, — сказала она, вскинув на него глаза.

Этот укор выбил редактора из колеи. Охота лицедействовать пропала. Он взглянул на часы.

— Через полчаса ко мне придет репортер, — сказал он.

— Я не стану вам мешать, я выйду.

— Как это понимать — выйдете?

И тут ему стало ясно, в чем его промах. Он разучился — а все потому, что за границей только и делал, что выступал перед большими собраниями, где все лица сливаются в одно, — отделываться от докучных посетителей.

Он решил сесть, отпихнул туфли на край дивана. Одна туфля упала на пол. Ну и пусть: в конце концов, имеет он право сидеть в своем же номере.

— Мисс Мендоса, вы нездоровы, — сказал он.

Она уткнулась глазами в ковер.

— Вовсе нет, — сказала она.

— Вы нездоровы и, сдается мне, очень несчастливы. — Он перешел на тон мудрого язычника.

— Нет, — сказала она чуть слышно. — Я счастлива. Вы говорите со мной.

— Вы женщина необыкновенного ума, — сказал он. — И вы поймете меня. Одаренные натуры, такие, как вы, в высшей степени ранимы. Жизнь в воображаемом мире делает их уязвимыми. Мне это известно.

— Конечно, — сказала она. — Вам ведомы все беды мирские… И ваше сердце обливается кровью.

— Мое? А, ну да, — сказал редактор и просиял улыбкой святого. Однако комплимент ненадолго отвлек его. — Впрочем, я не о том. Вы поэт, и воображение вам необходимо. Однако оно увело вас от реальности.

— Нет, не увело. Я вижу вас таким, как есть.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал редактор. Его раздражало, что она нависла над ним. — И закройте окно: ничего не слышно.

Она повиновалась. Тут редактор заметил, что молния на ее платье разошлась и из прорехи выбивается нечто, отороченное пугающими кружевцами, и всерьез переполошился. Редактор не выносил нерях. Он понял, что медлить нельзя. И постарался быть к ней еще добрее.

— Мне очень приятно, что вы посещали мои лекции. Надеюсь, они были вам интересны. Слушали их, кажется, недурно — задавали толковые вопросы. Хотя как знать, когда приезжаешь в чужой город и перед тобой полный зал незнакомых людей, удивительно приятно увидеть среди публики знакомое лицо, впрочем, вы вряд ли мне поверите: я ведь так много выступаю. Все равно поначалу очень теряешься…

Она с надеждой посмотрела на него.

Редактор кривил душой. Он никогда не терялся. Стоило ему взойти на трибуну, и ему казалось, что он обращается к человечеству. Разделяет его страдания. Ведь это страдания человечества оставили такой опустошительный след на его лице.