Євген Положій - Мері та її аеропорт

Я не любила отца, поэтому восприняла его смерть достаточно спокойно, направив энергию на помощь в организации похорон. В таких случаях это бывает совсем не лишним.

Он лежал в гробу — безусловно мертвый, а мне было всего лишь бесконечно жаль, что умер еще один человек, не более того. А где-то в сердце уже трепетала радость, в которой я могла признаться только самой себе — свободна! Я — свободна! Наверное, это бесчеловечно и негуманно, но это лучшее, что сделал для меня отец, после того как зачал. Потом Герман дал мне почитать Камю, «Постороннего». Что-то схожее в этом было, по крайней мере, ощущения героя у гроба матери и мои у гроба отца совпадали.

Маме, конечно, было значительно сложнее. Все-таки он был ее мужем, они прожили вместе много лет. Между ними когда-то была любовь. И даже ужасные последние годы не могли выбить из сердца воспоминаний. Тем более, что для мамы это были единственные воспоминания об интимных отношениях. Как вы понимаете, у мамы никогда не было мужчины, кроме отца, и никогда не было любовников. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его. Так и здесь. Мне даже трудно себе вообразить, что при такой жизни это возможно, но у мамы просто не могло быть как-то иначе. Я не об Аллахе, конечно.

Можно было бы удариться в сентиментальности о раннем детстве, чтобы отец не выглядел уж совсем таким мрачным Франкенштейном. Они, наверное, где-то есть, завалялись в каком-то укромном уголке моей памяти, но я ничего практически не помню, может быть, поэтому тот период и кажется таким радужным? Порой все было просто замечательно, как в нормальных семьях. Но самое главное заключается в том, что страх никогда меня не покидал. В детском садике, в школе, в институте, сидя на лавочке с молодым человеком у подъезда, — я всегда трепетала. Он был как всевидящее око. Как Бог, который видит каждый твой шаг, улавливает малейшее изменение настроения, угадывает любую твою мысль — от него ничего не скроешь. Сравнение с доисторическими людьми не зря, видимо, у меня проскользнуло.

Теперь бог умер. Злой бог, желающий мне добра.

Это было настолько безысходно, что только вот так, наверное, и могло прекратиться.

Теперь я хороню своего бога, и никто из претендентов на его место, никакой новый мелкий божок не должен при этом присутствовать. Тем более не должен занять его места.

«Давай, милый, быстрее, я уже не могу!» — словно сквозь ватную стену он слышит бархатный женский голос. «Хочешь, я угадаю, как тебя зовут?» — мужской голос звучит решительно и сурово. Герман растерянно оглядывается. Он стоит один посреди ослепительно зеленого поля, в огромной пустой чаше «Уэмбли», он слышит горячее дыхание противника. Странно, вокруг никого, лишь пустые трибуны, а из огромных динамиков стадиона доносится мощный интершум. Он в растерянности: будто все разноязычные крики, издаваемые миллиардами болельщиков всех континентов, застывших у телевизоров, слились в один: «Ао-ао-ао-ао-ао!»

Прямо перед ним — пустые футбольные ворота, до них далеко. Мяч сваливается неожиданно, откуда-то сверху, словно его сбросил сам Господь Бог. Герман бьет со всей силой, наносит единственно правильный в этой ситуации удар пыром — и дикая боль мгновенно пронзает тело. Он кричит, падает на траву и видит, как мяч катится прямо в ворота. Какие-то люди в голубых футболках, вероятно, защитники команды соперника, их человек двести, не меньше, пытаются догнать его, но тщетно. Они бегут, смешно размахивают руками, спотыкаются, сталкиваются друг с другом и нелепо падают на газон, а мяч спокойно пересекает линию. «А-а-а-а, — высоко взвивается вверх женский крик, — я кончила!» — «О-о-о-о! — вторит ему мужской, — я тоже!» «Го-о-ол!» — ревут миллионы разноязычных болельщиков во всем мире у телеэкранов, и динамики стадиона многократно усиливают их восторг. «Уу-у-у!» — орет Герман и резко садится на кровати, вырывая себя из сна, удивленно глядя на быстро синеющий на правой ноге ноготь большого пальца. Адская боль!

«Милый, кто это? Он чуть не проломил нам стену!» — это снова женский голос. «Наверное, новый сосед. Не привык еще!» — отвечает мужской. «Интересно, гол засчитали?» — вспоминает свой сон Герман и тут же забывает его навсегда.

Прихрамывая, он выходит на балкон. Из под ногтя сочится черная кровь. Внизу в Черном море плещутся люди, вверху в синем небе — самолет. «Отличный вид!» — говорит он молодой девушке с густыми красивыми медно-рыжими волосами и пожилому седому мужчине с волосатой грудью, которые стоят на соседнем балконе. «Да, — отвечают они, — вид прекрасный», — и, умело прикрываясь полотенцами, с любопытством рассматривают Германа. Потом они почти синхронно закуривают и втроем провожают взглядом истребитель, рассекающий абсолютно безоблачное крымское небо, оставляя за собой белую ровную полосу.