Євген Положій - Мері та її аеропорт

— У меня нет семьи.

— А эта фотография? Смотрите: вот вы, вот мать, вот отец, ваша сестра, племянник…

— Да, это, наверное, я. Не помню. Остальных я вижу в первый раз.

— Но это же глупо! Глупо это отрицать! Зачем, какой в этом смысл? То, что у вас семья, то, что вы были здесь в момент убийства — да, да, да!

— У меня нет семьи. Меня зовут Герман. Это книга «Улисс».

Герман уходит.

«Как бы вам не пришлось пожалеть!» — кричит ему в спину следователь.

Герман ищет, идет по следу, он чувствует запах ее тела, запах ее лона.

Снова улица. Эта улица. Стоп — у него была «Ка». «эР» — «эР», конечно, у этого пса, «Е» — у вахтера в связке ключей, «Вэ» — посмотрим на студента, двоечник, сразу видно, без зачетки, «Е» — вернемся к концу, в столицу, к Пассажу, там оно где-то у мистера Вулфа в зеленом чае. «Тэ» — пусто, не видно никто (о, идут какие-то, много, человеки, очень призрачны), «Ка» — «Имя, сестра, имя, я убью его!» — «Герцог Бэкингем! — О-о-о!». «А» — снова оставим листьям, собранным у тротуаров, утро Тауэра, утро туманное, утро седое.

Вы знаете, Герман, она вас даже не любит. Возможно, это жестоко и несколько цинично так говорить, но что делать? Но знаете, Герман, так бывает.

Честное слово — бывает. Зачем вы идете туда? Зачем? Вы ее ищете, она вам нужна? Вы хотите отдать книгу, да, только отдать книгу?

— Да, я хочу… отдать книгу. Больше мне ничего не нужно. Мэри любит читать книги.

— Тогда просто передайте ее через родителей, подруг или служителей культа!

— Нет, я сам. Спасибо! Больше мне ничего не нужно.

Ничего — это хорошо. Ничего — это замечательно. Ничего — это даже больше, чем все. Вы любили ее, да?

— Я не знаю, о ком идет речь. Я просто иду.

В общем, я еду в свой санаторий, еду на машине, еду очень быстро, хотя на улице ночь и слегка моросит дождь. Встречных все равно почему-то очень много, фары слепят глаза, но это все равно проще, чем ехать днем, потому что днем машин просто тьма, и от этого стада устаешь еще больше. У меня осталось еще несколько незаконченных дел дома, но все они решаются путем телефонных разговоров, все, кроме продажи домашней аппаратуры, но с этим торопиться некуда, доллар совсем плохой, он буквально еле дышит, но это ничего не значит, кроме того, что Штаты бомбят Багдад. Я не понимаю, почему меня это так волнует, но мне это не нравится, однозначно.

Только что я стал зайцеубийцей. Достаточно крупный косой буквально бросился под машину, я даже не успел отреагировать. Он сделал это так, будто бы всю жизнь мечтал погибнуть под колесами, но мне его жаль, мне неприятно, потому что это только второе живое существо, не считая насекомых на лобовом стекле и фарах, которое гибнет под транспортным средством, которым я управляю. Первым был цыпленок: я наехал на него на велосипеде совершенно случайно, из него вылезли буквально все кишки. Он лежал такой маленький, желтенький, пушистенький и судорожно хватал клювиком последние секунды жизни. Боже, как горько я плакал! Мне было то ли пять, то ли шесть лет. Это произошло, конечно же, в деревне, и деревенские пацаны, для которых живые существа, с которыми они сосуществуют, служат лишь средством для пропитания или несут бытовую и/или прикладную функцию, например, гавкают на соседей, то есть я хочу сказать, что они к таким вещам относятся гораздо проще и естественнее, долго смеялись надо мной. Но все равно этого цыпленка мне даже сейчас чертовски жалко, даже на фоне зайца. Впрочем, может, косой был таким себе Кирилловым, совершающим самоубийство по философским мотивам. Я думаю, Камю бы меня поддержал в этой версии. Любопытно, что, когда я употребляю зайчатину или курятину в качестве пищи, даже мысли о жалости не приходят мне в голову, не говоря уже о самой жалости. Единственное, о чем я могу сожалеть за обедом, так это о плохой кухне.

В общем, не считая зайца и цыплячьих воспоминаний, все нормально, я внимательно присматриваю при обгонах за дальнобойщиками Т.І.R., пытаюсь быть аккуратным, я вроде бы все успеваю, осталось только доехать и прояснить детали, а именно: что же я натворил? Все дело в том, что я разрушил ее аэропорт. Разбомбил, как американцы Басру, всего и делов-то…

Я не знаю ответа на вопросы, есть ли жизнь после смерти и есть ли смерть после жизни, но я люблю об этом поразмышлять. Я понимаю, что жизнь каждого человека — это путь, который он проходит в поисках либо удовольствий, либо себя. Он пытается каждую секунду примирить себя с миром, а если это не получается, то объявляет ему войну. Но я уже не хочу воевать, мне кажется, что я нашел кое-что поинтересней.