Євген Положій - Мері та її аеропорт

Стракошина смерть была последним звеном, сдерживающим меня. Теперь я была свободна. Он умер в апреле, а сейчас июнь, начало июня, и нужно что-то делать, что-то предпринимать. Я смотрю на монитор, где крупными буквами ко мне обращаются с просьбой, точнее, делают предложение выйти замуж. Нет, это делает, конечно же, не Герман. К счастью. Или к сожалению. Так или иначе, я отчетливо понимаю, что вплоть до сегодняшнего дня мою жизнь трудно назвать счастливой или удачной.

Моя тетя потом скажет, что это шанс. Правильно скажет. Ждать ведь можно бесконечно, особенно Германа. Может, он, конечно, и Улисс, но я вряд ли Пенелопа.

Ах, Герман, вы идете по улице, улице, улице; тяжелый «Улисс» оттягивает вашу руку — синяя книга, прекрасное издание, суперобложка оставлена где-то у заветной хозяйки. Вы идете привычно (именно так), совсем не думая о дороге, даже кошки совсем не боятся вас, вы несете свое тело легко, оно худосочно и длинно; ваши зеленые бл… глаза и видят, и не видят все, что мельтешит вокруг. У вас нет глаз.

Ах, Герман, вы очень устали. Еще вчера вы были растерзаны сотней противоречивых страстей, вы ощущаете себя жертвой? Не стоит, это ошибка двухтысячелетней давности, увы… Вы расклеились и устали, вам бы выпить… Я знаю, что завтра с утра вы снова станете прежним: жестоким, остроумным, злым человеком, вполне способным быть с эпохой в более близких отношениях, чем с собственным сердцем.

Как только вы найдете ее — это случится.

Она исчезла, пропала бесследно и вроде бы навсегда. Но что такое «навсегда»? Это ведь не больше, чем наша жизнь, и так же абстрактно — фью-ють. Поэтому я знаю, что вы идете ее искать, неся в руке «Улисс», желая вручить, отдать наконец-то хозяйке ее бесценную книгу, затем, чтобы проститься с обеими.

Она пропала неделю тому. Вернее, неизвестно точно, когда она пропала. Сама-то она утверждает, что уходила по чуть-чуть, по капле, по мгновению, по каждой своей клеточке — истекала от тебя.

И вот теперь, Герман (ах!), вы уносите свое тело на поиск. Вы держите книгу в руке и понимаете, как это, собственно, символично.

Вы проводите излюбленные параллели с Достоевским и Камю, ваша воображаемая самая лучшая реклама в мире плещется в обнаженном виде под ногами у прохожих, каждый несет в себе по одному ее листочку, может, по строчке, по слогу; или в головах у них сидит всего лишь по одной верной букве. Вы мысленно собираете первое слово: свежевыкрашенная блондинка — «У», да, это, конечно же, «У», сомнений нет никаких. «эС» — у той толстой тети, у кого же еще, «Тэ» — замечательно сохраняются на лысинах инженеров, «эР» — ах, ну, «эР» вот у этого пса, «И» — прикинемся, будто это союз, кто-то сейчас воссоединится с вами; да, конечно, уважаемый киоскер с джентльменским набором местной прессы, зачем вы спрятали от нас «Цэ»? Пустая улица подарит сегодня вечером «А», мертвая улица — будто мертвые у лица, эти желтые листья, собранные ветром у бордюров и борделей, смогут сегодняшней ночью все сложить, прочесть и зажечь голубым неоном: «УСТРИЦА». Вряд ли это будет смешно.

Окно четвертое слева от угла, шестой этаж.

Темная, тяжелая лестница. Стоп, уже, кажется, пятый, отдышаться, спросим, который час — половина седьмого, июнь. Ровно неделю — исчезла, будто бы… Нет, этот мусорный ветер невыносим.

Двери — раз. Двери — два: тук-тук-тук. Она на кухне? Нет? Открываем дверь в комнату.

Ее тело распято на кровати.

Вот-вот-вот, лужи крови на полу. «Это сделал не я», — думает Герман и, возможно, ошибается.

— Как вы думаете — это убийство?

— Нет, она покончила с собой. Точнее, со мной. И это — всего лишь тело.

— Действительно?! Может быть, это любовь?

— Вряд ли. Любви здесь нет. Только мертвое тело.

— А предсмертная записка?

— Ее тоже нет.

— А откуда вы знаете, Герман?!

— Позовите-ка лучше пожарных.

— Фамилия?

— Вероятно, ошибка.

— Год рождения?

— Вероятно, ошибка.

— Предполагаемая дата смерти?

— Вместе со всеми.

— Хэ-хэ-хэ. Хорошо. Вы курите? Где ваша семья?

— У меня нет семьи. Я курю.

На левом виске пульсирует жилка. Следователь несет в себе букву «К», конечно, это она, он узнал ее почти что сразу, она выглядывает из-под его старомодного галстука.

— Хорошо. Вы знали убитую?

— Я узнал ее.

— Для того чтобы узнать, надо знать, верно ведь?

— Не обязательно. Я открыл дверь и узнал. Это была она.

— Что вы делали здесь в это время? С какой целью пришли?