Джон Грин - Многочисленные Катерины

– Тебя они явно обожают, – сказал Колин.

– Меня? Да старушенции только и говорили о том, какой ты красавчик. Ты упускаешь из виду множество Катерин, не учитывая тех, кто старше восьмидесяти.

– Они подумали, что мы встречаемся. Смешно, – сказал Колин, взглянув на нее.

– И что же тут смешного? – спросила Линдси, не отрывая от него глаз.

– Гм, – хмыкнул Колин.

Он отвлекся от дороги, и Линдси одарила его едва заметной, но неподражаемой улыбкой.

В то воскресенье Гассан отправился в «круиз» с Линдси, Катриной, ДК, ДСУ и КЖТ. На следующий вечер, вернувшись домой за полночь, он застал Колина за работой над теоремой, которая теперь давала верный результат в семнадцати случаях из девятнадцати. Колин все еще не мог заставить ее работать применительно к Катерине III или, что еще важнее, Катерине XIX.

– Чё так? – спросил Гассан.

– Нет такого слова – «чё», – ответил Колин, не поднимая глаз.

– Ты, Одинец, солнышко ясное в жизни моей. Пришли эсэмэску, и мне станет теплей, – пропел Гассан.

– Отстань, я занят, – нахмурился Колин.

Он не мог точно сказать, когда это началось, но Гассан все больше походил на других, и это явно раздражало.

– Я поцеловал Катрину, – сказал Гассан.

Колин отложил карандаш.

– Ты поцело… чё? Кого?

– Нет такого слова: «чё», – передразнил его Гассан.

– В губы?

– Нет, дубина, в пупиллярный сфинктер. В губы, конечно.

– Но как?

– Мы сидели на заднем сиденье пикапа Колина и играли в «бутылочку». Но мы ехали через лес, и дорога была ухабистая. Понимаешь, бутылочка все время скакала из конца в конец, и никто не целовался. Короче, я решил, что можно играть, ничего не боясь. Но потом я крутанул бутылочку, и, Аллахом клянусь, она выписала такой ровненький круг – честно, только Аллах мог поспособствовать тому, что она не подпрыгнула в воздух! – выписала и указала на Катрину, а Катрина сказала: «Мне везет». И это был не сарказм, кафир, она это серьезно сказала. А потом наклонилась ко мне – тут, правда, мы налетели на кочку, – потянулась к моим губам и, Аллахом клянусь, облизала языком мои зубы!

Колин уставился на него, не веря своим ушам. Он решил, что Гассан все это выдумал.

– Это было странно и мокро, но круто. И самое крутое было то, что, когда я дотронулся до нее, она закрыла глаза! Наверное, она любит упитанных мужчин. Так вот, завтра вечером у нас свидание в «Taco Hell». Она за мной заедет. Так-то! Завидуй мне. – Гассан ухмыльнулся. – Девочки сами идут к Большому Папочке, потому что у Папочки нет машины.

– Ты не шутишь? – спросил Колин.

– Я не шучу.

– Подожди, так ты считаешь, что бутылка в машине не случайно повернулась плавно? – Гассан кивнул, а Колин постучал по столу ластиком на конце карандаша. – Так, давай разовьем эту тему. Ты всегда говорил, что Аллах не позволит тебе поцеловать девочку, если тебе на ней не суждено жениться, да? А теперь выходит, что Аллах хочет, чтобы ты женился на девочке, которая поверила, что я француз с геморроем и синдромом Туретта?

– Не будь козлом, а, – почти угрожающе сказал Гассан.

– Да ничего такого. Я просто удивлен, что мистер Набожность кувыркается с девочками в пикапах, вот и все. Ты еще, наверное, хлестал дешевое пиво…

– Какого черта, чувак? Я поцеловал девочку. Наконец-то. Милую, красивую девочку. Чупакабра. Не нарывайся.

Колин сам не знал почему, но ему до жути захотелось нарваться.

– Ладно, ладно. Я просто не верю, что ты целовался с Катриной. Она что, не такая тупая, как мне показалось?

Услышав это, Гассан схватил Колина за волосы, проволок через комнату и прижал к стене. Затем, стиснув зубы, с силой надавил на солнечное сплетение, как раз туда, где была дыра в животе.

– Я сказал «чупакабра», кафир. Повинуйся гребаной чупакабре. А сейчас я пойду спать, пока мы не подрались. Зна ешь, почему я не хочу с тобой драться? Потому что ты меня побьешь.

Все еще шутит, подумал Колин, он все время шутит, даже когда в ярости.

Гассан пошел через ванную к себе, а Колин снова сел за работу над теоремой. Но работа не клеилась, и он расплакался. Колин всегда расстраивался, если не мог достичь своих «маркеров». В четыре года отец задал ему «дневной маркер»: выучить спряжение двадцати пяти неправильных латинских глаголов. Но день прошел, а Колин выучил только двадцать три. Папа не стал его упрекать, однако Колин знал, что потерпел неудачу. Возможно, теперь «маркеры» стали сложнее, но они по-прежнему оставались довольно простыми: он хотел, чтобы у него были лучший друг, Катерина и теорема. И после относительно хороших дней в Гатшоте все, похоже, стало еще хуже, чем раньше.