Паскаль Брюкнер - Дом ангелов

Париж, на востоке, как и на западе, мнит себя американским городом, превращаясь в вертикальную утопию, в монолиты из стекла и стали. Женщина, больше похожая на борца сумо, в рыжем парике набекрень, с голыми руками и ногами, с икрами в сетке вен, толстых, как электрические провода, густо-фиолетового с черным отливом цвета, царила над всем этим хаосом. Она восседала на крошечном складном табурете, и ее огромный зад, не умещаясь, свисал с обеих сторон. Обута она была в дырявые шлепанцы, из которых высовывались громадные пальцы с покрытыми красным лаком ногтями. Она встала, чтобы поправить короткую юбчонку; грудь у нее была такая огромная, что, садясь, она обеими руками поддержала ее. При виде Антонена толстуха принялась усиленно ему подмигивать и, раздвинув огромные окорока, служившие ей ляжками, указала пальцем на вход в туннель.

— Пышка Лулу к вашим услугам, милорд…

Шокированный, он все же смутился и вдруг, повинуясь порыву, отдал ей свой букет, уже привядший, но благоухающий. Сколько времени он не прикасался к женщине? Он улыбнулся ей, успокоенный этим органическим добродушием. Другие толстухи, краснолицые, словоохотливые, хриплыми голосами приглашали его чокнуться. Все эти людишки, расхлябанные, с опухшими физиономиями, являлись оскорблением науке, гигиене, человечеству.

Антонен, однако, находил их прекрасными. Они были его братьями по уязвимости: славные малые, хоть и с мерзкими рожами. Принцы, да — высокие в своей обездоленности. Великолепно было их упорство в саморазрушении. Глядя на это недочеловечество, он вдруг содрогнулся, упал на колени и безудержно заплакал. Горько, навзрыд, как не плакал с детства, — огромное горе, камнем лежавшее у него на сердце, излилось слезами только сегодня. Он просил прощения у своих товарищей за то, что замышлял против них столько зла, просил прощения у Фредо и Марии Каллас за то, что не сумел их защитить. Он хотел примириться с самим собой и с миром. Он вернется, чтобы помогать им, бедолагам, вот только сам выберется из ямы. Толстуха в мини-юбке, увидев молодого человека, рыдающего как дитя, подошла к нему, покачивая огромным задом, прижала к себе и похлопала по спине, утешая. Придавленный ее необъятным животом, утопая в изобильной женской плоти, он плакал, пока не кончились слезы, потрясенный, опустошеный.

Наступила ночь, лишь узкая полоска света на горизонте еще противилась тьме между пурпуром и чернотой. Удалившись от лагеря шантрапы, Антонен стал искать, где бы прилечь. Он слишком вымотался, чтобы возвращаться в гостиницу. Миновав сборный домик речной бригады с водолазами, полуголыми атлетами в темных очках и облегающих брюках, ни дать ни взять ряженые коммандос, он прошел еще минут десять по стройке, оставил позади бассейн имени Жозефины Бейкер, галионы, превращенные в бары и дискотеки. Остановился он в некоем подобии сквера: пять деревьев, посаженных в шахматном порядке, и чахлая лужайка вокруг. Природа, воссозданная трудами нашего муниципалитета. Он включил фонарик, снял куртку, чтобы подложить ее под голову. Он был точно под четырьмя башнями-книгами Национальной библиотеки, возвышавшимися, словно божества-покровители. Вдали светилась лента воздушного метро на мосту Берси, поездов он не слышал, и лишь позвякивание снастей на судах убаюкивало его.

Он задремал и проснулся пару часов спустя. Было темным-темно. Живот скрутил спазм. Он весь дрожал, нет, у него не получится. Он снова пойдет ко дну. Он сел, надел куртку, ему было холодно. Улицы опустели, прогулочные пароходики больше не сновали по реке, движение на набережной Франсуа Мориака редело. Зеваки и полуночники разошлись: Ему бы надо было остаться там, со своими собратьями по нужде, в теплой скученности людского хлева. Он вздрогнул, одеяло бы сейчас не помешало.

Белесый молочный туман поднимался от Сены, обнимая башни словно бы забинтованными пальцами, вытянутыми к небу. Водяной дух смешивался с запахами шлака и дизельного топлива. Большая белая луна куском масла висела над зданием крупного международного банка, окружая его ореолом. Даже космос служит крупному капиталу, сказал бы его отец, любитель таких метафор. Он повернулся на левый бок, чтобы снова уснуть, и почувствовал легкую вибрацию земли. Ему вспомнились индейцы из вестернов, которые определяют, далеко ли поезд, приникая ухом к рельсам. Кто-то бежал мелкой рысью по булыжнику набережной. Кто бы это мог быть в такой час? Спортсмен на тренировке?