Паскаль Брюкнер: Дом ангелов

Заказав у стойки чашку черного кофе, со своим абсурдно неуместным букетом роз, Антонен узнал в зале кандидатку на последних президентских выборах, Арлетт Лагийе из троцкистской секты «Рабочая борьба», которая обедала со своими телохранителями, двумя пузатыми рокерами. Ему вспомнилось, что его отец называл ее уклонисткой, а мать защищала как мужественную женщину, способную быть выше насмешек. Он еще раз подошел к «Дому ангелов» с огромным букетом в руке, битый час проторчал у запертых ворот и, вспомнив учиненный скандал, съежился от стыда. Уже уходя, он поднял глаза на окна фасада, и ему почудилось, что на третьем этаже шевельнулась занавеска, — за тканью вырисовывался китайской тенью профиль Изольды, узнаваемый по узлу волос, сколотому шпилькой из слоновой кости. Не может быть — двери и окна были заколочены. Он снова почувствовал себя униженным, хотел было перелезть через ограду, забраться наверх, потребовать объяснения. Но он совладал с подымающимся гневом. Нет, это бред. И все же, когда он уходил, ему казалось, что глаза мадам де Отлюс впиваются в его затылок точно два крюка. Он обернулся — тень в окне исчезла. Единственный человек, от которого он ждал помощи, не протянет ему руки. Быть может, это тоже было частью лечения. Он слышал об учителях дзен, которые били своих учеников, чтобы научить их жить и обходиться без наставников. Сносом «Дома ангелов» перечеркивалась вся его история: неприятный эпизод, и только, без последствий.

Стояла середина августа, жара снедала Францию уже несколько недель. Париж заливал яркий, почти белый свет, размывавший лица. Возвращаться в убогую каморку, которую он снимал в «Верденском редуте», меблирашках возле Восточного вокзала, не хотелось, и Антонен спустился к Сене. Завтра же он начнет искать работу, все равно какую, лишь бы не сидеть сложа руки и не грустить. Почему бы не реабилитировать благородную профессию чистильщика обуви? Он возьмет напрокат двуколку с брезентовой крышей, установит для себя внутри удобный трон и начнет предлагать свои услуги прохожим, которые будут ставить ноги на деревянную подставку. Он видел за год столько стоптанных башмаков, столько нечищенных туфель: обретение достоинства начинается с ног. Он не будет звонить Ариэлю, пока не преуспеет. Дождется, когда не будет больше нуждаться в нем, тогда и объявится. Снисходительное отношение бывшего патрона год назад, когда он бедствовал, больно его задело. Есть люди, которые в него поверили, и на сей раз он не хотел их разочаровать. Он еще покажется им сияющим, излечившимся. Последний вечер он побудет бездельником и бродягой. Завтра настанет первый день его возрождения. Ему просто приснился дурной сон, теперь он здоров, он был сам себе и болезнью, и лекарством.

Он дал крупную купюру старику, который собирал окурки и продавал их поштучно, как просвиры. Купил себе булочку с шоколадом в память о полдниках своего детства и направился к сердцу столицы, вдоль канала Сен-Мартен до порта Арсенала и берегов реки. Каждый час он останавливался в кафе — жажда мучила жестоко. Из любопытства купил газету, два года он не держал в руках ни одной. Те же лица, те же конфликты, те же сто раз пережеванные идеи. Мир не изменился. Впади он в кому еще на десяток лет, все будет по-прежнему. Он перешел Аустерлицский мост, спустился к порту Сен-Бернар. Через каждые сто метров стояли на якоре маленькие кораблики. Странное зрелище ожидало его. Целый караван-сарай маргиналов расположился на набережных, под деревьями и кустами, вокруг импровизированных жаровен и костров. Кого тут только не было — малахольные и блаженные, хромые, безногие, просто шантрапа, всё дно столицы. Они дышали воздухом у реки, лежа кто на чем, расставив складные столики и стулья. В веселом хаосе резвилась падаль. Помятые физиономии поджаривались все лето, и цвет их, сизо-красный от выпивки, перешел в медно-красный от загара. Коматозники бутылки лежали на полотенцах, отсыпаясь с похмелья или переговариваясь хриплыми междометиями, выставляли напоказ костлявые ноги, тощие икры в черных пятнах. Транзистор наяривал рок, две сгорбленные старушки приплясывали в неуклюжем ригодоне. Ни дать ни взять, кермеса, праздничное гулянье, Брейгель под бормотуху и музыку техно. Голытьба кутила, готовя нехитрую еду на газовых плитках, поджаривая колбаски и сосиски на импровизированных жаровнях. Нищая братия прекрасно уживалась с гуляющими, бегунами, велосипедистами, во множестве вышедшими в этот час подышать после дневной жары. Два мира, загнивающий и здоровый, сосуществовали бок о бок. Все пили, ели, переговаривались, радуясь, что живы, в дивных сумерках, сгладивших суровость города, размывших серую громаду Министерства финансов, похожую на железнодорожный состав, разбитый надвое рекой.