Сергей Саканский - Наблюдатели

У меня никогда не было автомобиля, и я не хотел его иметь. Вопрос материального положения, или, как принято сейчас формулировать, престижа никогда не волновал меня, а что касается экономии времени, то машина его вовсе не экономит, а наоборот. Правда, это только в моем специфическом случае.

Допустим, я добираюсь на работу около часа на общественном транспорте, десять минут на электричке плюс полчаса на метро, плюс две остановки на троллейбусе, а на машине тратил бы вдвое меньше, но в этот час, когда меня везут в утренней или вечерней толчее, я могу себе позволить делать то, что не мог бы делать за рулем: читать или размышлять. Иной раз я так глубоко задумаюсь, что проеду свою станцию. Хорош бы я был за рулем!

В итоге, пользуясь общественным транспортом, я не экономлю полчаса времени, а напротив – приобретаю целый час. Это, конечно, не мешает некоторым сослуживцам считать меня скрягой или чудаком.

Почему-то опять вспоминаю о моей девочке, и странная приходит мысль: вдруг Микров солгал, и моя дочка жива, живет где-то, несчастная уродица, кушает, перебирает погремушки… Может быть Микров, используя свои связи, регулярно ее посещает, смотрит на свое произведение со скорбной физиономией, в шляпе, качает головой…

Все могло быть иначе, у меня была бы дочка от другого мужчины: живая и здоровая…

Она бы пришла из школы, бросила на пол ранец, переодеваясь, всюду расшвыряла свои вещи, она непременно получила бы сегодня двойку по математике, и не было бы никаких слов, чтобы отругать ее за какую-то невинную шалость… С таким трудом пришлось бы заставлять ее делать уроки, убираться в комнате…

Я бы на цыпочках подходила к ее кроватке, чтобы проверить, спит ли она, перед тем, как заняться любовью с мужем, обзванивала ее подружек, когда моя девочка загуляется, ожидала ее первых месячных…

Поздно вечером мы бы лежали рядом, такие теплые, и я в который раз рассказала бы ей сказку про Герду и Кая. Как бы я лакомила ее, ласкала… Я бы наряжала ее, словно куколку, учила варить, гладить, шить – пусть и сама не умею – я бы посвятила ее во все наши женские тайны.

Я бы рассказала ей о жестоком мире мужчин и женщин, об опасностях, которые подстерегают женщину на каждом шагу. Я бы сказала ей, что мужчина настолько же отличается от женщины, как собака от кошки, и это только видимость, что мы существа одной породы, это только слышимость, что мы можем как-то договориться друг с другом.

Иду по липовой аллее – это самый приятный отрезок утреннего пути, самый последний, самый живописный. В июне липы цветут, и аллея становится ароматическим туннелем безумия, ведущим в туман самых отчаянных мечтаний. Почему-то запах цветущей липы всегда приглашает к путешествию, и ты думаешь о дальних странах, о молодости, о том, что еще не все потеряно в жизни.

Осенью под ногами шуршат липовые листья. Они ярко-желтые, пока держатся на ветвях, но, умерев, упав, становятся грязно-оранжевыми. Химия этого процесса основана на… М-да… Пигментация, растворение естественного красителя в щелочной среде дождевой воды – лишние, ненужные знания. Сейчас деревья голы и безлики настолько, что даже трудно идентифицировать их как вид.

Здесь всегда полно девушек, спешащих в это время в торговый техникум, расположенный по соседству с моей «Кошкой». Некоторых я знаю в лицо, а также в другие части их тел. Часто весной я поворачиваю от ворот «Кошки» и иду обратно к остановке, убеждая себя в том, что хочу прийти на службу не на пять минут раньше, а точно, минута в минуту.

Если бы девушки знали, какие внутренние монологи произносят мужчины в таких сумеречных аллеях, ведущих к торговым техникумам.

Ах, ты блядь… Какие же у тебя сиськи, сучара! И ведь кто-то будет сегодня, через несколько часов, мять эти сиськи, облизывать, кончать в них. Может быть, кто-то насрет в эту ложбинку, размажет, как суровый штукатур, по этому животу свое говно… А ты тоже ништяк, падла! Ну-ка, расскажи, кто тебя ебет в эту задницу? Кто тебе в этот рот заправляет? Прямо оттуда и в рот…

Это, пожалуй, мысли молодого человека, похожего со спины на Шерлока Холмса, который, порождая серые дымные грибы, медленно идет впереди. Покуривает какую-то причудливую трубку, пижон.

Мои мысли по поводу той же картинки мало, чем отличаются от евойных. Пожалуй, так:

Ах, ты блядь… Хотел бы я заправить между твоих грудей, сучара! Но сначала я буду долго мять эти груди, облизывать их, растирать меж пальцев эти соски. Словно щепотью вытягивая из пуха нить, вытащу на свет твое жалкое наслаждение. Чтоб завизжала, заплакала и засмеялась, закричала «Мамочка!» И крестить тебя буду: сначала в рот, потом в клитор, потом в правую, в левую подмышку. А потом я насру в эту ложбинку, размажу, как суровый штукатур, по этому животу свое говно… И шептать буду: люблю, люблю… Единственная! А ты тоже весьма, падла! Жопа круглая, упругая, правда, такие жопы расплываются вширь, когда ставишь их раком. Ну, ничего. Я в тебя стоя заправлю.