Сергей Саканский - Наблюдатели

Я холодею. И внезапная радость, жар охватывает меня. И я холодею. Я хватаю его за щеки и целую, целую все его лицо.

Милый мой, милый, ведь ты не бросишь меня!

Но я холодею.

Ибо сказано: любой ценой.

Очень хочется выпить. Я уже готов развести спирт, но рука застывает на полпути к сейфовому замку. Возникает странная мысль. Если, как предположил Бранин, «Юлия» – вообще не мой ребенок, то где же теперь искать моего? Я думаю, конечно, не в том смысле, что моя благоверная прижила уродца с другим мужчиной, а в том, что «Юлию» нам подсунули в роддоме, если, например, она была отпрыском какого-нибудь бандюка или чиновника. А нашего, здорового ребенка, продали в чужие руки…

Звонит Бранин, наконец. Передает кому-то трубку. Вежливый молодой голос. Вежливый и твердый, что-то вроде графита – чистый черный углерод…

– Вы не могли бы…

– А вы…

– Мы согласны…

– Ну, тогда и мы…

Я неторопливо одеваюсь и иду, чувствуя себя курицей. Я иду через весь «Кошкин» двор, длинный, витиеватый, действительно сверху похожий на распластанную кошку, занимающий порой даже две сигареты, если идешь к начальству на порку.

В детстве, когда я еще верил в добро, казалось, что мне просто не повезло с этим двором и улицей, где верховодят ублюдки. Казалось, что существуют другие дворы и улицы, где правят умные, добрые и честные мальчишки, вроде носовского Знайки, но, расширяя географический кругозор, я с ужасом убедился, что ублюдки правят на всех дворах и улицах города, и тогда я с надеждой стал думать о других городах… Впрочем, уже тогда я сомневался, что существуют какие-то иные порядки, но, все еще веря в абсолютную тенденцию победы добра над злом, думал, что, может быть, такие порядки – прерогатива времени или возраста, что когда-то раньше все было иначе, или, может быть, все это как-то иначе у взрослых людей.

– Кто же из них, – глядя на своих сверстников, думал я, – станет когда-нибудь милиционером, судьей, адвокатом? И где теперь тот ребенок, который станет правителем страны?

Будущее показало, что наверху по-прежнему те же ублюдки, которые бесчинствовали в наших дворах, издевались над стариками, пытали слабых, мучили зверей и птиц, плевали и ссали в лица девчонок, те же ублюдки, только выросшие, заматеревшие, носящие галстуки, именно они и стали хозяевами взрослой жизни, и так было и будет всегда, потому что иначе и быть не может: если ты уже в десятилетнем возрасте овладел собственным кругом власти, с чего тебе эту власть кому-либо отдавать потом?

И вот теперь меня, убеленного сединами, неволят какие-то моложавые феэсбешники, читай кегебисты, ублюдки, приехавшие в Москву из своих городов, из своих солнечных, своих засранных дворов, чтобы продолжать, как в детстве, в соплях, в пятнах скудной мальчишеской спермы…

Брошен окурок в снег. Дверь дубовая впереди.

Я смотрю на него долго-долго, ноготь большого пальца грызу, затем говорю твердо:

– Это невозможно. Да о чем ты, милый?

– Я говорю: надо избавиться от Микрова. Надо позаботиться о нем. Не догоняешь?

Он смотрит. В глазах – огонь.

– Это в каком же смысле? Это как в кино говорят – позаботиться – когда надо кого-то убить?

– А что в этом такого?

– Как это – что такого? Ты это серьезно?

Я вдруг хохотнула, закашлялась, Жан стучит меня по спине. Я кашляю:

– Уморил ты меня!

Он говорит:

– А что нам еще делать? Предлагай, я выслушаю. Так и будем жить, до конца века, сосаться в машине, да? Я, может быть, тоже жить хочу. Он тут пожил с тобой, теперь пусть я поживу.

– Странный ты человек, – говорю я. – Зачем нам его убивать? В крайнем случае, я все-таки подам на развод… Соберусь с духом и подам. Завтра же. Нет, сегодня!

– Квартиру менять? – возмущается Жан. – Я же говорил: нельзя эту квартиру менять.

В его глазах тревога. Он не на шутку рассержен.

– Так что же, вот так и убить его? Из-за квартиры?

– Квартира, между прочим, больших денег стоит. А я так дальше жить не хочу.

Мы молчим.

– Ты же его ненавидишь, – говорит Жан. – Вот и задавим его, как комара.

Милый мальчик! Его простодушие и юношеский максимализм всегда умиляли меня.

Мы молчим опять. Жан, похоже, весь внутри кипит – настоящий мужчина… Я жду. Мне странен этот разговор, но я жду.

– Ладно, – решительно говорит он. – Не хотел я тебе этого рассказывать, но выхода другого нет.

– Что – рассказывать?

– Поехали! – Жан заводит мотор.