Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

Тогда, по правде говоря, мне некогда было раздумывать о своих снах, как и об убранстве своей спальни, потому что начиная с первого же дня я заходил в эту комнату только с тем, чтобы упасть на постель и вырубиться.

Мой будильник звонил каждое утро в 5.40. Через двадцать минут я завтракал с мадам Маллори в ее квартирке в мансарде. Засыпая меня вопросами о том, что я изучил за последние двадцать четыре часа, мадам Маллори использовала эти утренние беседы для того, чтобы подготовить меня в теории к практическим занятиям, к которым мне предстояло приступить в тот день внизу, на кухне.

Когда допрос заканчивался, мы тут же шли на рынок продолжать мое обучение там, а потом возвращались с покупками в гостиницу, где уже начиналась настоящая работа. За первые полгода моего ученичества мадам Маллори провела меня поочередно по всем ступеням, от самой простой работы до самой квалифицированной. Вначале я только мыл посуду и пол, чистил овощи. В следующем месяце я прислуживал в ресторане, поднося хлеб, в униформе и белых хлопковых перчатках; мне велели пристально следить за выверенными движениями официантов – настоящим балетом, разворачивающимся передо мной. Когда посетителей не было, мне иногда приказывали накрывать на столы. Мадам Маллори лично ходила за мной от столика к столику и осуждающе цокала языком, когда я укладывал какую-нибудь серебряную ложечку не строго параллельно строю остального серебра.

Не раньше чем я освоился со всем этим, меня отправили обратно на кухню. Теперь я целыми днями ощипывал и потрошил диких голубей, перепелок и фазанов, часами напролет, пока у меня не начинали отваливаться руки. Шеф-повар Жан Пьер постоянно рявкал на меня, и к концу дня я едва мог стоять. Спина у меня совершенно деревенела. Потом меня перевели к мсье Леблану, за стойку при входе. Я принимал заказы и учился, как правильно рассаживать посетителей в обеденном зале, а также усваивал тонкую дипломатию – как не обижать постоянных клиентов.

Однако к готовке меня пока не допускали.

Так я работал каждый день до половины четвертого, когда нам предоставляли перерыв между утренней и вечерней сменой и я заползал в свою келью под крышей, чтобы провалиться в сон, больше напоминавший кому. К вечеру я, с затуманенными глазами, опять спускался вниз на следующий урок: в течение получаса я дегустировал вина и выслушивал лекцию о них у сомелье «Плакучей ивы», а потом до полуночи продолжал свою обычную работу. На следующее утро будильник неумолимо звонил в те же 5.40, и каторга начиналась снова.

В понедельник у меня был выходной. Сил у меня хватало только на то, чтобы нетвердой походкой перейти на другую сторону бульвара, в особняк Дюфура, и рухнуть на наш старый диван.

– Они тебя заставляют есть свинину?

– Араш, прекрати задавать дурацкие вопросы. Оставь брата в покое.

– Нет, правда, Гассан, ты ел свинину?

– Ты выглядишь таким худым. Я думаю, эта женщина тебя морит голодом.

– Попробуй, Гассан, я специально для тебя приготовила. Малаи педа. С цветочным медом.

Я лежал, растянувшись на диване, как принц. Тетя и Мехтаб подавали мне сласти и чай с молоком, дядя Майюр, бабушка, Зейнаб и братья подтаскивали поближе свои стулья и, зачарованные, слушали обрывки того, что я узнавал в святая святых «Плакучей ивы».

– Завтра фирменное блюдо – palombe, лесной голубь. Я два дня ощипывал и потрошил голубей. Очень сложно. Мехтаб, пожалуйста, помассируй мне плечи. Видишь, как напряжены? Все от работы. Мы подаем salmis de palombes, пирог с голубиным мясом, очень сочный, с мерло и соусом из лука-шалота. Его лучше всего подавать с…

Папа тогда вел себя странно. Встретив меня громогласными приветствиями и обняв, едва я входил, он потом отдалялся и держался почему-то отчужденно, предоставляя виться вокруг меня остальным членам семьи. По какой-то причине отец никогда не участвовал в расспросах, а сидел в глубине комнаты, притворяясь, будто чем-то занят за письменным столом, например открывает конверты со счетами ножом из слоновой кости. Однако он явно ловил каждое мое слово, пусть и не задавая никогда вопросов.

– Всю неделю я изучал Лангедок-Руссильон, винодельческий регион около Марселя. Там производят море вина, но только десять процентов общенационального объема вин – контролируемого наименования по происхождению.

Видя, как они потрясены одним только моим произношением, я не удержался и добавил, сделав рукой изящный жест:

– Я рекомендую «Фиту» и «Минервуа». «Корбьер» оставляет желать лучшего, в особенности урожаи последних лет.