Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

К вечеру гости разошлись. Переговариваясь между собой, они выходили из парадной двери и натыкались на мадам Маллори, которая все еще сидела посереди двора.

– Bonsoir, Madame Mallory! Добрый вечер, мадам Маллори!

– Bonsoir, Monsieur Iten! Добрый вечер, мсье Итен!

Устроенная мне торжественная встреча немного оглушила меня; я безумно устал. Семья занялась подготовкой к вечеру, а я поднялся по лестнице в свою комнату. Я был так рад наконец оказаться в окружении знакомых вещей в своей комнате в башенке – там была моя крикетная бита, и плакат с Че Геварой, и мои диски. Однако все могло подождать, и я лег на постель, слишком усталый даже для того, чтобы забраться под одеяло.

Я проснулся уже к ночи. Внизу в обеденном зале вечер был в разгаре. Я подошел к окну. Со слива капала вода. Мадам Маллори так и сидела там, внизу, закутанная в тяжелое пальто. Кто-то набросил на нее одеяла, и она была словно похоронена под ними, как рыбак на льдине. Голова ее была обмотана фланелевым шарфом, и с каждым выдохом от ее лица поднимался клуб пара. Посетители подъезжали к ресторану, не уверенные в том, как следует себя вести в такой необычной ситуации, волнуясь, останавливались поговорить с ней, шли дальше, а потом, ближе к полуночи, уходя, желали ей на прощание всего хорошего.

– Она все еще там?

Я обернулся. Это была маленькая Зейнаб. Она была в пижаме и терла глаза. Я аккуратно взял ее на руки; мы сели на подоконник и стали смотреть на одинокую фигуру во дворе. Мы какое-то время сидели так, почти в трансе, пока не услышали странный шум, непохожий на ресторанный. Это было какое-то неприятное бормотание. Мы подумали, что это бабушка проговаривает какой-то диалог из своего прошлого, и пошли в коридор, чтобы вывести ее из этого состояния.

Это был папа.

Он выглядывал из окна верхнего коридора, прячась за занавеской. Мы услышали, как он говорит вполголоса:

– Что мне делать, Тахира? Что мне делать?

– Папа…

Он подпрыгнул, выпустив угол занавески.

– Что? Что вы ко мне подкрадываетесь?

Мы с Зейнаб переглянулись, а папа бросился мимо нас вниз по лестнице.

Мадам Маллори просидела на стуле всю ночь и весь следующий день.

Ее голодовка стала предметом разговоров по всей долине. К полудню у ворот «Мумбайского дома» в три ряда стояли зеваки. К четырем там появился репортер из «Юра». Просунув длинный объектив между прутьями, он щелкал и щелкал, фотографируя приземистую фигуру, решительно продолжавшую сидеть посереди нашего двора.

Когда это увидел папа – из окна верхнего коридора, – он совершенно вышел из себя. Мы через весь дом слышали, как он, громко топоча, спустился по центральной лестнице и вылетел через парадную дверь.

– Уходите! – крикнул он. – Уходите. Кыш.

Но горожане, стоявшие за воротами, не двинулись с места.

– Мы не на вашей частной собственности. Мы имеем право стоять тут.

Местные мальчишки глумились над ним и скандировали:

– Хаджи – тиран! Хаджи – тиран!

– Мсье Хаджи, – окликнул его репортер, – почему вы так плохо с ней обращаетесь?

Отец изменился в лице, он не верил своим ушам.

– Я плохо с ней обращаюсь? Она попыталась разорить меня. Она чуть не убила моего сына!

– Это был несчастный случай. – То была мадам Пикар.

– И вы туда же?

– Простите ее!

– Она просто старая дура, – сказал кто-то.

Папа, нахмурившись, осматривал толпу.

Он развернулся и подошел к мадам Маллори.

– Хватит! Прекратите сейчас же. Вы заболеете. Вы уже не в том возрасте, чтобы выкидывать такие фокусы.

И это было правдой. Пожилая женщина к этому времени совсем окоченела, и, чтобы посмотреть на отца, ей пришлось повернуться всем корпусом.

– Позвольте Гассану перейти работать ко мне.

– Ну и замерзайте себе насмерть. Пожалуйста! Милости прошу!

Той ночью, прежде чем лечь спать, я снова сидел с сестренкой Зейнаб у окна своей башенки. Мы смотрели, как пожилая француженка в лунном свете сидит без движения у нас во дворе, сложив руки на груди. Лунный свет и завихрения облаков отражались в лужах у ее ног, стоявших на неровной брусчатке.

– Что будет с ней? – спросила Зейнаб. – Что будет с нами?

Я погладил ее по голове.

– Не знаю, маленькая, не знаю.

Но именно тогда я понял, что перешел на сторону мадам Маллори и стал втайне переживать за нее. Я думаю, что Зейнаб почувствовала это. Я помню, как она сжала мою руку и кивнула, как будто она одна понимала, что нужно сделать.

Папа всю ночь ворочался в постели с боку на бок и трижды вставал, чтобы посмотреть в окно. Больше всего его бесила мысль о том, что мадам Маллори для того, чтобы добиться своего, использовала ненасильственные методы борьбы. Это, разумеется, был тот самый метод, с помощью которого Ганди построил современную Индию, и невозможно было стерпеть то, что она использовала против нас те же приемы. Папа в те дни выглядел как человек, не находивший себе места, и всю ночь он то просыпался, то забывался снова, что-то бормоча во сне.