Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов

Тайная вечеря преобразилась в свете лампады. Христос и ученики изображены в знакомых позах, их одежды блистают нитями серебра и золота, отражающими свет. Но теперь она обращает внимание не на Христа, отрешенно глядящего куда-то за горизонт, но на сам стол, который ломится под тяжестью разнообразных яств, а не только маслин и хлебов.

Фиги в вине. Кусок белого овечьего сыра. Жаркое – ножка барашка, блюдо зелени. И там еще одно. Очищенная луковица. Кабанья голова на блюде.

Глазки кабана пристально глядят на нее. Лишенная тела голова странным образом кажется полной жизни, и трепещущая Маллори, всегда такая храбрая, заставляет себя с решимостью взглянуть в эти глазки. И в глубине этих посверкивающих маленьких глаз она видит счет своей жизни, бесконечные столбцы дебета и кредита, все достижения и провалы, маленькие добрые дела и акты подлинной жестокости. Она отворачивается и заливается слезами, не в силах прочесть этот перечень до конца, ведь, и не читая, она знает, что баланс свидетельствует о чудовищном дефиците добра, о том, как давно прекратили поступать на счет средства и как неумеренно умножались тщеславие и эгоизм. И ее раздающиеся в маленькой часовне мольбы о прощении не слышит никто, кроме нарисованной на стене кабаньей головы с хитрой клыкастой усмешкой.

Мадам Маллори проскользнула ко мне в палату после обеда. Я давал отдых глазам, и она несколько минут пробыла там незамеченной, молча изучая мою грудь, руки и шею, замотанные уже измучившими меня повязками. А пристальнее всего она изучала мои ладони.

Наконец я ощутил ее присутствие, подобно тому как ощутил его в день открытия нашего ресторана, и широко раскрыл глаза.

– Прости, – сказала она. – Я не хотела, чтобы так вышло.

На улице пошел дождь.

Маллори стояла, наполовину скрываясь в тени, но я мог видеть силуэт ее стянутых в узел волос, ее мускулистые руки, ее вечную корзинку, которую я уже видел. Я подумал о том, что это был первый раз, когда мы говорили друг с другом.

– Почему вы ненавидите нас?

Я слышал, как она резко втянула в себя воздух, но не ответила. Вместо этого она перешла к окну и выглянула в темноту. Вода сплошным потоком лилась по черному стеклу.

– Твои руки целы. Не обгорели.

– Обгорели.

– Все равно, какая-то чувствительность сохранится. Ты еще сможешь готовить.

Я ничего не сказал. В смятении от ее слов я не мог говорить. Я обрадовался, что еще смогу готовить, но эта женщина была причиной всех бед моей семьи, и я не мог ее простить. По крайней мере, не теперь.

Мадам Маллори вытащила из корзинки сверток. Слойки с миндалем и абрикосами.

– Пожалуйста, попробуй моих слоек, – сказала она.

Я сел. Она наклонилась, чтобы взбить подушки, лежавшие у меня за спиной.

– Скажи, – попросила она, отворачиваясь от меня и снова глядя в окно, – как тебе вкус, что ты в нем чувствуешь?

– Абрикосы и миндаль.

– А еще?

– Ну, тут еще тонкий слой пасты из мускатного ореха и фисташек. Сверху смазано смесью яичных желтков и меда. И вы – дайте подумать – добавили… миндаль? Нет. Понял. Ваниль. Вы растолкли стручки ванили и добавили пудру прямо в тесто.

Мадам Маллори не могла подобрать слов. Она продолжала глядеть в окно. Дождь лил и лил, как если бы какая-нибудь богиня на небесах рыдала над своим разбитым сердцем.

Когда она обернулась, ее глаза блестели, как испанские маслины. Одна из бровей ее взлетела вверх, и она свирепо взглянула на меня вот так, из полумрака, пока я не понял, в первый раз в жизни, что обладаю кулинарным эквивалентом абсолютного слуха.

Маллори положила слойки в промасленной бумаге на больничный поднос.

– Доброй ночи, – сказала она. – Желаю тебе всего хорошего.

Через несколько мгновений она вышла. По комнате, когда она открывала дверь, пронесся легкий сквозняк. Оставшись один, я тут же выдохнул. Только когда она уже наверняка ушла, я понял, насколько напряжен и sur mes gardes [21]был в ее присутствии.

Но она ушла, камень свалился у меня с души, я зарылся поглубже в постель и закрыл глаза.

«Ну вот и все», – думал я.

Когда тем же вечером мадам Маллори вернулась в «Плакучую иву», обеденный зал был полон. Мсье Леблан стоял на своем месте у стойки, приветствуя посетителей и провожая к их столикам. Белые кители официантов мелькали в окнах, серебряные куполы плыли на подносах в их руках над лабиринтом застеленных крахмальными скатертями столиков.

Маллори видела все это с улицы. Она стояла по щиколотку в снегу на горке альпинария и молча смотрела сквозь стекло на залитый светом обеденный зал. Она видела, как сомелье грел бренди, а граф де Нанси Сельер смеялся, поблескивая золотыми коронками. Она видела, как граф поднес к губам ломтик ананасового кекса и его стареющее лицо вдруг озарилось наслаждением, испытывать которое способен только настоящий гедонист.