Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Если этот шпион не может ответить, — предложила Марина, — давайте я отвечу. Вы ведь ждете от меня всей правды, так?

Я услышал, как обе стенографистки фыркнули за моей спиной.

Кон воскликнул:

— Мисс Гусеева!..

— Разве я не должна рассказать все, что знаю? Вы меня заставили поклясться говорить правду, только правду и ничего кроме правды. Не нарушать же мне клятву.

Сделав паузу, как перед смертельным выпадом, Марина продолжила:

— Майкл выучил русский в школе. Он родился в украинском городке Бердичеве, где жили в основном евреи. Как и у большинства жителей, его родным языком был идиш. Отец погиб через два-три года после революции. Тогда начался голод. Люди мерли, как мухи. Но отец Майкла умер не от голода: его расстреляла ЧК за кражу нескольких яиц, которыми он хотел накормить жену и сына. Майклу было четырнадцать. Ему с матерью удалось перебраться в Германию. Жили трудно, постоянной работы так и не нашли. Через три года они на корабле приплыли в Нью-Йорк. Сначала поселились в Нижнем Ист-Сайде, потом переехали в Бруклин. Там было много украинских евреев, они помогали друг другу. Мать устроилась на работу, она прекрасно вышивала. Майкл выучил английский. Для него это оказалось нетрудно — он ведь уже говорил на русском, украинском, идише и немецком. У Майкла были исключительные способности к языкам, но он мечтал стать врачом. Как-то сказал мне: «Как себя помню, в любой стране, в любом городе вокруг было множество больных. Это ужасно!» Во время учебы его начали вербовать ваши разведывательные службы. Там, конечно, учли его знание нескольких языков и ненависть к большевикам, которым он не мог простить гибель отца. Майкл не сразу решился. Дал согласие, только когда ему предложили отправиться в Биробиджан врачом. Это совсем другое дело! Он получит возможность лечить людей, помогать им. Майкл был замечательным доктором. Его все любили, не только евреи. Он добирался до самых дальних деревень даже зимой, по снегу. У него был очень потешный акцент. Никто ни о чем не догадывался. Но с комитетом…

— Господин председатель!

Рассерженный цэрэушник бесцеремонно перебил Марину.

— Господин председатель, мне кажется, что надо остановить свидетельницу. Информация о нашем агенте не подлежит огласке.

— Но почему? Я рассказываю только то, что узнала от самого Майкла.

— Мисс Гусеева…

— Если эти сведения ложные, поправьте меня… Вот и узнаем истину.

— Я здесь не для того, чтобы обсуждать личность и биографию агента.

— А тогда для чего же, господин О’Нил?

Это впервые вмешался сенатор Мундт. Он решительно подался к своему микрофону, гневно вскинув брови, наморщив свой широченный бледный лоб. Мундт выглядел еще высокомерней, чем обычно, даже начальственно, как всеведущий профессор на экзамене.

— Чтоб нам попросту сообщить, что вы не имеете права ничего сообщить?

— Была договоренность с прокурором Коном, что я оглашу имеющиеся в распоряжении ЦРУ сведения о Биробиджане, — стал оправдываться ирландец, — а не об агенте.

— У прокурора своя компетенция, у Комиссии — своя, господин О’Нил. Мы обязаны выяснить все обстоятельства гибели агента Эпрона…

Маккарти постарался его утихомирить:

— Сенатор Мундт, можно было бы…

Даже не взглянув на него, Мундт совсем разошелся:

— Господин председатель, не могу понять, почему свидетель уклоняется от вопросов, не представляющих угрозы для национальной безопасности?! Миссия в Еврейской области уже пять лет как закончилась. Вчера прозвучала фамилия Эпрон. Если господин О’Нил не желает нам осветить деятельность этого агента, пусть хотя бы не мешает мисс Гусеевой.

Несмотря на свой гнев, Мундт постарался верно произнести Маринину фамилию. Может быть, ей и на него удалось произвести впечатление? Одарив сенатора благодарной улыбкой, Марина произнесла вкрадчиво:

— Майкл приехал в Биробиджан весной 42-го, через пару месяцев после атаки на Пёрл-Харбор.

Решив, что этого достаточно, Вуд уже воздел свой молоточек. Но Мундт его опередил.

— Так или нет, господин О’Нил? Уверен, что это не представляет государственной тайны.

Ирландец беспомощно глянул на Маккарти и Никсона. Те — ноль внимания. Отложив молоточек, Вуд проворчал:

— Вы можете ответить сенатору Мундту, господин О’Нил?

— Не помню точно, надо свериться с документами, — раздраженно откликнулся ирландец.

— Господин О’Нил… — было начал Мундт.

— Могу только повторить, господин сенатор: точную дату не помню. Утром я уже сообщил: была необходимость туда послать наших парней, чтобы приглядели за дядей Джо. Их отправили почти официально. Когда Гитлер напал на СССР, первые полгода казалось, что Советам крышка. В наших интересах было помочь русским. Мы им помогли грузовиками, станками, медикаментами и вооружением, конечно. … А когда япошки грохнули Пёрл-Харбор, нас уже больше интересовала Маньчжурия. Японцы копошились под самым боком у Сталина. Наши интересы тем более сошлись. Русские оказались между молотом и наковальней, так ведь? Все силы они бросили на оборону Сталинграда, но еще надо было прикрывать задницу от япошек на Дальнем Востоке. И к тому же мы добыли сведения, что японцы в Маньчжурии фабрикуют новое оружие для боев на Тихом — в Харбине, прямо напротив Биробиджана. Вот мы и старались держаться к ним поближе. Предложили помочь Еврейской области врачами, медикаментами. Лекарств и долларов не пожалели. Советы не слишком-то заботились о здравоохранении…