Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Ее голубые глаза превратились в серые впадины, оттененные такими темными подглазьями, словно она их специально вычернила, как делали актрисы немого кино. Впалые щеки, нечесаные волосы, пряди которых свисали до самых губ, растянутых в жалкой улыбке. Выражение лица — встревоженное, затравленное, как у человека, которому отовсюду грозит опасность.

Она швырнула газету на Надину койку.

— Сожги ее! Не могу смотреть на эту рожу! Здесь я выгляжу лет на сто.

Надя была категорически против. Даже собралась вырезать фотографию из газеты.

— Совсем не так плохо! Да и что толку жечь, если ее сейчас уже читает весь Биробиджан.

Надя перевела надпись под Марининым фото, повторявшую название газеты. Выходила игра слов: «штерн» по-еврейски — «звезда». А потом перевела и расположенную ниже статью о Марине, где подчеркивалось, что ее оценил сам великий Михоэлс, а также упоминались кинороли и работа в Московском художественном театре. Заканчивалась статья обещанием, что актриса «прямо с завтрашнего дня всерьез займется совершенствованием своего идиша».

— Откуда они взяли? С фотографом я и словом не перемолвилась.

— Это все Матвей! — гордо воскликнула Надя. — Он-то умеет запудрить мозги журналистам! Сама увидишь: когда вы поставите новую пьесу, дня два в Биробиджане все разговоры будут только об этом. А ты уже и сейчас знаменитость!

Когда Марина ей призналась, что предпочла бы первые дни, а лучше недельку-другую сохранять инкогнито, Надя завопила:

— Ну почему?! Ты должна быть, наоборот, счастлива! Ты ведь актриса. Актрисам необходимы поклонники! Особенно в наше военное время. Теперь ты биробиджанская штерн!

Надин звонкий голос разносился по всему коридору общежития. Их соседки, тоже успев прочитать газету, нагрянули в Надину комнату со смехом, шуточками.

— Тебя немного откормить, Марина, и станешь первой красавицей в Биробиджане. Мужики будет выстраиваться в очередь, чтоб преподнести тебе кочан капусты…

— У нас это самый галантный подарок. Даже невестам преподносят.

— Если только Матвей из ревности не встанет грудью перед ее гримеркой.

Марина покраснела. Посыпались новые шуточки.

— Нам-то, Надюшка, только остается, что хихикать и мечтать о твоем Матвее.

— Одними мечтами не проживешь, вредно для здоровья!

— Сама знаешь, что твой петушок не про нас!

— Другое дело, заезжая звезда…

Когда пили чай, одна из женщин вдруг затянула песню про Амур-реку. Насмешки сразу прекратились. С вдохновенными лицами женщины дружно подхватили припев:

Эти слова, глубоко запавшие Марине в душу, ей слышались еще и два дня спустя, когда в полутемном театральном зале раздались аплодисменты единственного зрителя.

Уже целый час она топталась на пустой сцене, освещенной стоявшими по краю свечками. Причем в полной тишине, если не считать шарканья ее собственных шагов. Левин предложил Марине необычное, но очень полезное упражнение, изобретенное Михоэлсом:

— Играйте без слов. Не произносите, а внутренне проживайте свои реплики. Выражайте их беззвучно, жестами. Передвигайтесь по сцене, старайтесь представить, что играете для зрителей. Чуть добавьте мимики. Если даже из зала ее не увидят, зритель должен понять ваши чувства… Заставьте его сопереживать. Чтобы ему захотелось плакать и смеяться.

Для показа Марина выбрала роль Офелии, которую репетировала во МХАТе. К тому же сам перевод Пастернака призывал к сокровенности.

Повторяя раз за разом первую сцену третьего акта, она наконец достигла результата. Ей казалось, что вокруг нее бурлят гнев и страдания Офелии, притом что Марина не произнесла ни звука.

Вдруг раздались громкие аплодисменты. Она вскрикнула:

— Матвей, это вы?!

С кресла поднялся долговязый мужчина. Нет, это был не Матвей, а какой-то незнакомец с мерцающим в волосах светлым пятном. Он направился к Марине по центральному проходу. Был одет в хлопчатобумажную гимнастерку, на шее — ярко-красный шарф. В длинной руке с покрытыми золотистым пушком кистями — газета «Биробиджанер штерн». Заговорил он с таким сильным акцентом, что Марина почти не разбирала слов: