Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

— Если что, смело обращайтесь к Наде. Она только по виду взрослая девушка, а в душе — настоящий ребенок. Но милый, жизнерадостный! Она вам всегда поможет. Как и я.

Что касается комиссии, то все будет в порядке. Пройти ее — чистая формальность. Впрочем, надо, не откладывая, сходить к председателю. Они вместе сходят. Его, Матвея Левина, мнение, как руководителя театра, для комиссии много значит…

Марина поблагодарила. Подчеркнутая доброжелательность Матвея ее воодушевила не меньше, чем натопленное театральное здание, глубокий сон этой ночью, новизна обстановки. Наконец-то она смогла выспаться в тишине и покое. А проснувшись, испытала чувство, что попала в какой-то странный, волшебный мир, где всему надо учиться заново — менять привычки, даже моторику.

Левин это понимал. Он помог Марине избавиться от одеяла, а потом и снять шубу. Поддерживал ее под локоть, пока она стаскивала валенки. Когда Левин коснулся ее отощавшей руки, Марина ощутила сквозь одежду тепло его вкрадчивых пальцев.

— Вначале здесь непривычно. Мы все это испытали. Особенно те, кто приехал из больших городов. Из Москвы тем более. Биробиджан — конечно, захолустье. Как, помните, у Чехова сестры рвались в Москву. Но мы тут строим новый мир, верно, ведь? И вот благодаря кому.

Левин показал на портрет Сталина над своим письменным столом. Марина теперь уже поменьше чувствовала сталинскую власть над ней. Кабинет был обставлен и оборудован, как и все начальственные кабинеты. На стенах — карта военных действий с красными флажками, плакаты, должностные инструкции. Но также фотографии сцен из спектаклей, на которых среди других актеров и Левин в театральном костюме, загримированный, играл роль или раскланивался публике. На одном из фото, где Матвей выглядел моложе лет на десять, Марина узнала Михоэлса, тоже в костюме, загримированного. Еще бы не узнать с его уникальной внешностью!

Левин заметил ее удивление.

— Да, я много лет знаком с Михоэлсом. Он мой учитель. Без него наш театр не был бы таким, какой он есть.

— Я не знала, что вы и актер тоже.

— Худрук должен уметь все — играть на сцене, ставить спектакли, а также писать, переводить и адаптировать пьесы. Как — помните? — легендарные основоположники театра.

Левин был очень горд собой.

— К тому же у нас не хватает актеров. Вы с ними познакомитесь через несколько дней. Сейчас они на гастролях в Хабаровске. Одна из наших обязанностей — гастролировать по всему Дальнему Востоку. Это полезно для Биробиджана…

Матвей принес два стакана горячего чая и самодовольно показал на зажженную люстру.

— Как видите, фея электричества посетила и наш театр. Пока в Биробиджане это, увы, редкость. Берите свой стакан, пора вам показать главные чудеса.

Они пробежались по всему театру — заглянули в костюмерную, декораторскую и, наконец, поплутав за кулисами, где царил обычный для театра кавардак, оказались на сцене. Левин опустил огромный рубильник, и два прожектора осветили сумеречное пространство.

— Видите, у нас есть прожектора, но в некоторых случаях мы, согласно традиции, играем при свечах.

И он показал на ряд стаканчиков на самом краю сцены, прямо перед темным зрительным залом. Марина была поражена размерами сценической площадки, которую еще увеличивал навес у левой кулисы. Левин объяснил, что он там иногда помещает оркестр, поскольку «музыка и должна парить меж землей и небом».

В итальянской манере к колосникам сверху крепилась пурпурная завеса, чуть скрадывающая пространство, а по краям сцены — драпировки до самого пола с просторными складками. Левин опустил второй рубильник, и в зале зажглась огромная люстра с подвесками.

Она высветила глубокий, чуть закругленный зал. По обеим сторонам широкого прохода — кресла из темного дерева. Выше — ложная балюстрада из глухих балкончиков. Вдоль ее ярко-красного парапета тянулись длинные строки на идише. А под ней располагались «фрески», так достоверно, реалистично выписанные, что казались объемными. Они изображали первых переселенцев — танцующих, корчующих деревья. Эти сценки перемежались портретами еще неизвестных Марине создателей еврейского театра — Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорима, Ицхока-Лейбуша Переца, Аврома Гольдфадена. А в самой глубине зала, прямо над входом, золотился гигантский портрет Сталина.

Левин присел на корточки, поставил свой стакан на пол и повторил:

— Дух театра… Чувствуете его, Марина Андреевна? Прислушайтесь…