Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь

Он снова пожал Марине руку с неожиданно церемонным поклоном, будто собираясь ее поцеловать. Весь буфет проводил его взглядом до самой двери. Надя похвасталась:

— Он мой двоюродный брат.

Марина промолчала. Надя повторила:

— Матвей — мой двоюродный брат. Я из-за него сюда переехала. Матвей отправился в Биробиджан прямо перед войной. До этого руководил театром в Липецке. Все его считают выдающимся режиссером. Но вообще-то он писатель. Почти поэт. Пишет пьесы на идише. Перевел на еврейский чеховские «Три сестры». На афише так и написано: «Фартайтч ун фарбесерт» — значит «перевод и адаптация» — Матвея Левина. Сама увидишь…

Официант принес два стакана чая. Продрогшая Марина согревала свои ледяные руки о горячий стакан. Надя пила чай маленькими глоточками, разглядывая Марину своими горящими любопытством огромными черными глазами.

— Ты ему понравилась, — заговорила Надя. — Я это сразу поняла. И вообще он рад новой актрисе. К тому же московской!

И простодушно добавила:

— Правда, он красавец? Все здешние женщины так считают. У нас такой мужчина…

Покраснев, девушка не договорила. Марина улыбнулась:

— Он тебя называл Надей. Это все, что я о тебе знаю…

— Полностью — Надежда-Сара Левенталь. Скоро будет девятнадцать. Хочу стать учительницей. Когда эта тетка тебя вывела из вагона, я своим глазам не поверила. Если б не Матвей, ты бы отправилась со всеми в Хабаровск. Даже эта толстозадая Зощенко — так ее зовут, Маша Зощенко — Матвея побаивается. А может, чуток влюблена. Как все наши бабы…

И Надя расхохоталось задорно, весело, чуть злорадно. Марина уже и забыла, что люди могут веселиться, радоваться жизни.

Когда Марина окончательно согрелась, Надя повела ее в общежитие.

— Давай быстрее, я тебе должна там все показать. Здесь рано темнеет, а света почти не дают. Ничего не разглядишь.

Этим январем 1943-го Биробиджан стоял обледеневший, утопающий в снегу. Солнце уже клонилось к закату и удлиняло тени. На улицах почти не было прохожих. Несколько согбенных фигурок с мешками на спине брели вдоль широкой улицы, простершейся перед вокзалом. Мелькнули стайки школьников, идущих с занятий. Проползли сани, тренькая бубенчиком. Старик на козлах, правивший костлявой запорошенной снегом клячей, что-то буркнул в ответ на приветствие девушки.

Странным образом казалось, что в этом заваленном сугробами городе больше деревьев, чем зданий, словно городок возведен прямо в лесу. Все дома — деревянные, многие еще недостроены. Надя ткнула пальцем в прогал березняка, где виднелась широкая плоская лента.

— Это наша река. Не подумай, что Амур. Всего лишь его приток Бира. До Амура еще далеко, очень далеко. Завтра мы сюда сходим. Вся молодежь тут катается на коньках, парни, девчонки… А теперь сворачиваем.

Они свернули на улицу поуже, с бревенчатыми домиками. Одни были ярко раскрашены, другие, только что выстроенные, чернели отсыревшей древесиной. А часть еще не подведены под крышу: их обнаженные стропила тянулись в голубые небеса, как ножки гигантских насекомых. В некоторых избушках с приоткрытыми массивными ставнями помещались лавочки, мастерские, судя по вывескам на идише и русском.

— Все, что тебе надо, найдешь на городском рынке, — сообщила Надя. — Мое самое любимое место! Это огромный сарай, но когда собирается весь Биробиджан торговать, меняться, там весело, как на празднике. Зимой, конечно, народу поменьше. Почти нет деревенских: в город трудно добираться по снегу… Ну вот мы и пришли!

Общежитием был один из бараков, возведенных для переселенцев в начале 30-х. Он так и остался временным жильем для прибывающих.

— Только называется временным, — пожаловалась Надя. — Живу здесь уже два года, и неизвестно, сколько еще придется. Только заговоришь с Матвеем, он отвечает: «Чего ты так уж отсюда рвешься? По-моему, отличное жилье для девушки…» Думаю, не выберусь из общаги, пока не выйду замуж. Ты — наверняка раньше!

В Биробиджане, как и во всех городах Советского Союза, мало у кого было отдельное жилье. Однако это здание, задуманное как жилище коммунальное, оказалось удобней для совместной жизни, чем старорежимные квартиры, которые, превратившись в коммуналки, были набиты жильцами под завязку. Во всю длину барака тянулся коридор с просторными комнатами по обеим сторонам. В каждой — небольшое оконце, койка, полки. Электричество было только на общей кухне с несколькими керосинками, длинным столом и табуретками вокруг него. Мерцали красноватыми угольками два самовара. Грубо слаженный посудный шкафчик набит стаканами и тарелками. На стенах — картинки, вырезанные из журналов. И разумеется, неизбежный портрет Иосифа Виссарионовича Сталина под самым потолком, чтобы некуда было укрыться от его пристального взгляда.