Том Вулф - Голос крови

И обнимает его – мужская версия воздушных поцелуев, которые посылают друг другу женщины одного общественного положения. Краткое объятие, и:::::: ¡Dios mío! В жизни не видела такого красавца!:::::: Морис принимается скороговоркой знакомить:

– Сергей, это Берт Торнтон… Берт, это Сергей Королев.

– Рад познакомиться, мистер Зорнтон.

– Честь для меня! – говорит Торнтон.

Европейский акцент – русский? – в глазах Магдалены только добавляет Королеву очарования. К тому же он молод, по крайней мере рядом с этим старичьем – тридцать с лишним? Высокий, рост мечты, и с фигурой . И такое лицо! Мужественная челюсть, искрящиеся голубые глаза – густые каштановые волосы со светлыми прядями, длинными волнами зачесанные назад. Так романтично. И удивительно мило, как он улыбнулся и как произнес «Рад познакомиться», приветствуя «мистера Зорнтона», прозвучало так, будто он и вправду рад. Морис представляет Королева мистеру Эрману:::::: он посмотрел на меня, и не случайно!:::::: Представляет мистеру Кершнеру:::::: опять! точно не просто так!::::::

Морис, очевидно, тоже заметил эти взгляды и спешит добавить:

– Ну и, Сергей, это Магдалена Отеро.

Красавец мужчина оборачивается к Магдалене. С той же учтиво-милой улыбкой. Протягивает ладонь, будто для рукопожатия, – и, взяв руку Магдалены, склоняется и целует, не касаясь губами.

– Мисс Отеро.

Выпрямившись, улыбается уже с каким-то неуловимым намеком, долго удерживает ее взгляд своим – и уходит прочь с компанией.:::::: ¡Dios mío, mío, mío!::::::

Магдалена шепотом спрашивает Мориса:

– Кто это?

Морис хихикает.

– Тот, кто хочет стать вашим другом, насколько я понял.

И рассказывает ей о Королеве.

Норман тоже счастлив. Наконец-то поняли, кто он такой. Какой взлет! Норман так взбодрился, что готов ехать на фуршет в какой-то Музей момента в Дизайнерском квартале, где некая перформансистка по имени Хайди Шлоссель будет давать перформанс под названием «Ни хуя!». На банкете в «Статусе» все только о ней и говорили. Магдалена никогда не слышала ни про «Музей момента», ни про Дизайнерский квартал, ни про перформансы, ни про перформансисток, не говоря уже про Хайди Шлоссель. Норман явно осведомлен не намного лучше: он слышал про Дизайнерский квартал, но не знает, где это. Морису, теперь официально большой шишке «Майами-Базеля», не терпится пойти.

Магдалена отводит Нормана в сторону.

– Этот художественный перформанс называется «Ни хуя!». Мы не знаем, что там будет. Ты точно не боишься вести… – она указывает назад, где стоит Морис, – …на такое?

– Это музей, – отвечает Норман. – Что там может быть страшного?

Снова в «Эскаладу»… и прямиком в Дизайнерский квартал, который, похоже, располагается в районе заброшенных складов и небольших фабричек. В «Музее момента» – полный кавардак и слишком тесно для всех набившихся туда причастных к «Майами-Базелю»… В единственной на весь музей галерее более-менее приличного размера сложены вдоль стены старые автомобильные шины. На некрашеной деревянной, наскоро сбитой треноге – табличка:

ПРИРОДНЫЙ МУСОР ДНЯ – собрание Музея момента

Из динамиков гремит ритм-трек БУМчилла БУМчилла БУМчилла БУМчилла… Из-за груды грязных шин появляется высокая фигура в черном. Кожа белая, как мел… длинные черные волосы волнами ложатся на широкие складчатые плечи академической мантии, как у выпускников колледжа, в которую фигура облачена. Только у нее мантия широкая и длинная, волочится по полу. Белое лицо не улыбается.

С полминуты фигура стоит столбом, не издавая ни звука. Вероятно, это и есть Хайди Шлоссель.

Затем она поднимает руки к горлу и расстегивает какую-то застежку. Мантия падает с ее плеч внезапно, целиком, глыбой. Не иначе весит целую тонну.

Хайди Шлоссель стоит совершенно голая перед озерцом тяжелой черной материи… прямая, напряженная. С безучастным лицом… Похожая на живого мертвеца из фильма ужасов… только нагишом.

Магдалена шепчет Норману:

– Пошли отсюда, скорее! – и кивает на Мориса.

Норман качает головой… Нет.

Для перформанса, чем бы он ни оказался, женщине, кажется, неплохо бы скинуть лет пятнадцать и столько же фунтов. Она открывает рот и произносит безжизненным голосом живого мертвеца:

– Мужчины совали в меня хуи… совали хуи, совали хуи, совали и совали…

…дальше и дальше… бесконечная поэма «Зомби и хуи» – и вдруг Хайди сует себе в вагину три пальца и, вытянув оттуда приличного размера сардельку, словно бы оживает и кричит: «Ни хуя!» – и на свет появляется следующее звено-сарделька – «Ни хуя!» – и еще одно, и еще, и еще – «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!», и «Ни хуя!». Магдалена не верит глазам: сколько сарделек эта женщина умудрилась набить себе в утробу!