Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

— Его было так легко поднимать! — поделилась со мной Мария Бет Бэйрд. — Он был такой легонький — совсем ничего не весил! Как он мог быть таким легким? — спросила она меня. Именно в это мгновение я обнаружил, что не могу говорить. Я просто потерял голос, и все. Сегодня я склонен думать, что тогда мне просто не хотелось слышать собственный голос. Если я не мог услышать голос Оуэна, то не хотел слышать больше ничей. Я хотел слышать только голос Оуэна. И только когда со мной заговорила Мария Бет Бэйрд, я понял, что Оуэна Мини больше нет.

Про отъезд в Канаду я мало что могу рассказать. Как мы уже когда-то убедились с Оуэном, на границе между Нью-Хэмпширом и Квебеком смотреть особо не на что: одни леса, куда ни глянь, и узкая, выщербленная стужей дорога, в грифельного цвета заплатах и пузырях морозобоин. Пограничная застава, так называемый таможенный пост, который мне запомнился как простая избушка, оказался не совсем таким, каким я его помнил; еще мне казалось, что там был поднятый шлагбаум — совсем как на железнодорожном переезде, — но теперь он тоже выглядел по-другому. Я был уверен, что прекрасно помню, как мы сидели на краю кузова красного пикапа и разглядывали ели по обе стороны от границы, но потом я задумался, так ли уж хорошо отпечаталось в моей памяти все, что мы делали вместе с Оуэном Мини. Вероятно, Оуэн изменил что-то даже в моей памяти.

Как бы то ни было, границу я пересек без происшествий. Канадский таможенник спросил меня про гранитный упор для двери «ИЮЛЬ 1952». Он, кажется, удивился, когда я сказал ему, что это свадебный подарок. Еще таможенник полюбопытствовал, не отказник ли я; наверное, он видел, что я уже вышел из призывного возраста, — впрочем, в то время уже больше года призывали и тех, кто старше двадцати шести. В ответ я показал таможеннику свою культю.

— Война меня не волнует, — сказал я ему, и он пропустил меня в Канаду без дальнейших расспросов.

Я мог бы осесть в Монреале, но там слишком многих раздражало, что я не говорю по-французски. В день, когда я добрался до Оттавы, шел дождь; я просто продолжал ехать дальше, пока не оказался в Торонто. Я раньше никогда не видел такого большого озера, как Онтарио; я знал, что буду скучать по тому виду, что открывается на Атлантику с волнореза в Рай-Харборе, и меня вдохновила перспектива жить возле озера, похожего на океан.

Больше со мной не случалось ничего примечательного. Я хожу в церковь и преподаю в школе. Эти два пристрастия необязательно предполагают скучную жизнь, но лично моя жизнь, несомненно, скучна. Вся моя жизнь теперь — сплошной рекомендованный список литературы. Я не жалуюсь; на мою долю выпало достаточно переживаний; мне хватило переживаний с Оуэном Мини на всю оставшуюся жизнь.

Как же это, наверное, разочаровало Оуэна — обнаружить, что моим отцом оказалась такая серая моль. Льюис Меррил был до того бесцветным, что я не запомнил его на трибуне бейсбольного стадиона. Мистер Меррил единственный сумел ускользнуть от моего внимания. Сколько я ни разглядывал публику на спектаклях грейвсендского любительского театра (и ведь преподобный мистер Меррил всегда на них присутствовал!), я всякий раз пропускал его. Я так и не вспомнил, что он сидел на той самой трибуне. Я просто-напросто проглядел его. В любой толпе мистер Меррил не просто ничем не выделялся — он оставался невидимым!

Как же это разочаровало меня — обнаружить, что мой отец просто-напросто еще один «Иосиф». Я никогда не решался рассказать Оуэну, как одно время мечтал, чтобы моим отцом оказался Джон Кеннеди. В конце концов, Мэрилин Монро была ничуть не красивее, чем моя мама! Как же это разочаровало меня — обнаружить, что мой отец — посредственность вроде меня.

Что касается моей веры, тут я оказался достойным сыном своего отца, — иначе говоря, я стал таким же верующим, каким когда-то был пастор Меррил. То верю, то сомневаюсь — то чувствую вдохновение, то вдруг отчаяние. Каноник Кэмпбелл научил меня задавать самому себе вопрос в те минуты, когда мною овладевает отчаяние: «О ком из живущих я могу сказать, что люблю его?» Хороший вопрос — из тех, что способны вернуть к жизни. Сегодня я люблю Дэна Нидэма и преподобную Кэтрин Килинг; я знаю, что люблю их, потому что беспокоюсь о них: Дэну нужно немного сбросить вес, а Кэтрин — немного набрать! То, что я испытываю к Хестер, не совсем любовь; я восхищаюсь ею — она сумела пережить все, несомненно, более стойко и героически, чем я, и эта стойкость не может не вызывать восхищения. А еще ведь есть другие, более далекие родственные чувства, которые могут считаться любовью, — я говорю сейчас о Ное и Саймоне, тете Марте и дяде Алфреде. Я с удовольствием встречаюсь с ними каждое Рождество.