Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

В том месте границы смотреть особо не на что — одни леса, куда ни глянь, да и узкая выщербленная дорога, вся в грифельного цвета заплатах и пузырях с трещинами от морозов. Пограничная застава вместе с таможенным постом — всего-навсего небольшая избушка; шлагбаум поперек дороги — хлипкий и безобидный, как на железнодорожном переезде. К тому же он был поднят. Канадские таможенники не обратили на нас никакого внимания — хотя метров через сто после заставы мы остановились, развернувшись перед этим в сторону США; затем мы опустили задний борт кузова и сели на край лицом к Канаде. Так мы сидели, наверное, с полчаса. Потом один из канадских таможенников прошел пару шагов в нашу сторону и остановился, внимательно разглядывая нас.

Мимо ни в ту, ни в другую сторону не проехало ни одной машины, и темные ели, что возвышались по обе стороны от заставы, не выказывали никакого особенного почтения к государственным границам.

— Я УВЕРЕН, В ЭТОЙ СТРАНЕ ОТЛИЧНО МОЖНО ЖИТЬ, — сказал Оуэн Мини, и мы поехали домой, в Грейвсенд.

Мы устроили ему скромные проводы в доме 80 на Центральной. Хестер с бабушкой немного всплакнули, но в целом за ужином царило веселье. Дэн Нидэм, наш историк, пустился в пространные и так и оставшиеся неподтвержденными догадки насчет того, назван ли Форт Бенджамин Харрисон в честь отца Уильяма Генри Харрисона [36] Уильям Генри Харрисон (1813—1894) — 9-й президент США; его внук Бенджамин Харрисон (1839—1901) — 23-й президент США, а дед, тоже Бенджамин Харрисон, был губернатором штата Виржиния и одним из тех, чья подпись стоит под Декларацией независимости. или же в честь его внука; затем Дэн пустился в рассуждения, также оставшиеся незавершенными, насчет известного шутливого прозвища уроженцев Индианы — «верзилы»; как оказалось, никто точно не знает, откуда это прозвище пошло. Затем мы заставили Оуэна Мини постоять в темноте в подвале за потайной дверью, а мистер Фиш тем временем читал вслух (причем намеренно громко) тот самый отрывок из шекспировского «Юлия Цезаря», который так любил Оуэн.

— «Трус умирает много раз до смерти, а храбрый смерть один лишь раз вкушает!» — декламировал мистер Фиш.

— Я ЗНАЮ, ЗНАЮ! ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! — крикнул Оуэн Мини.

— «Из всех чудес всего необъяснимей, — продолжал мистер Фиш, — мне кажется людское чувство страха, хотя все знают — неизбежна смерть, и в срок придет».

— ХОРОШО, ХОРОШО! Я НЕ БОЮСЬ — НО ЗДЕСЬ КРУГОМ ПАУТИНА! ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ! — кричал Оуэн.

Наверное, темнота натолкнула его на мысль попросить нас с Хестер сходить с ним на чердак. Он захотел, чтобы мы встали вместе с ним в чулане с дедушкиной одеждой; но на этот раз мы не стали затевать игру с броненосцем — у нас не было фонарика, — и мы могли не опасаться, что Хестер схватит кого-нибудь за писун. Оуэн просто хотел, чтобы мы все вместе постояли там немного в темноте.

— Зачем все это? — спросила Хестер.

— ТССС! ДАВАЙТЕ ВСТАНЕМ В КРУГ — ВОЗЬМИТЕСЬ ЗА РУКИ! — скомандовал он. Мы сделали, как нам было велено; ладонь Хестер оказалась гораздо больше, чем у Оуэна.

— И что теперь? — допытывалась Хестер.

— ТСССС! — прошептал Оуэн. Мы вдыхали запах нафталина; старая одежда покачивалась на вешалках — раскладные механизмы древних зонтиков так проржавели, что их уже давно никому никогда не раскрыть, а поля старых шляп до того пересохли, что, верно, сломались бы, попытайся кто-нибудь их приподнять или опустить. — НЕ БОЙТЕСЬ! — сказал Оуэн Мини. Это все, что он хотел сказать нам перед отъездом в Индиану.

Прошло несколько недель, прежде чем мы с Хестер получили от него весточку. Я подозреваю, в этом самом Форте Бенджамин Харрисон его загрузили по горло. Иногда по вечерам я видел Хестер на набережной в Хэмптон-Бич; обычно вместе с ней был какой-нибудь парень — редко один и тот же, и она никогда не давала себе труда познакомить меня с ними.

— Ничего не получала от него? — спрашивал я ее.

— Пока нет, — отвечала она. — А ты?

Когда он наконец написал, то сразу нам обоим. В его первых письмах не было ничего особенного, — кажется, скуки в них было больше, чем новых впечатлений. На обсуждение его писем мы с Хестер, пожалуй, потратили больше сил, чем Оуэн, когда их писал.

Там был один майор, которому Оуэн понравился. Оуэн уверял, что его журналистская и редакторская работа в «Грейвсендской могиле», похоже, дала ему для службы куда больше, чем все занятия «запаски» или военные сборы. Мы с Хестер сошлись на том, что письма его унылые. Он говорил попросту: «КАЖДЫЙ ДЕНЬ КУЧА ПИСАНИНЫ».