Джон Ирвинг - Молитва об Оуэне Мини

Я написал письмо Кэролайн О'Дэй, но она мне так и не ответила. Шел август 1962 года. Я помню один особенно жаркий день — стояла страшная духота, небо подернулось дымкой; по всему, собиралась гроза, но так и не собралась. Погода напоминала день маминой свадьбы, незадолго до ливня. Мы с Оуэном Мини называли такую погоду самой типичной для Грейвсенда.

Мы с Ноем и Саймоном валили лес; лосиные мухи порой доводили нас до бешенства, а еще вокруг постоянно зудели комары. Саймона довести до бешенства было легче всего, потому как из нас троих лосиные мухи и комары явно предпочитали его. Заготовка леса превращается в очень опасное занятие, когда нервничаешь; пилы и топоры, кондаки и багры — всем этим инструментам требуются терпеливые руки. Саймон на секунду забыл об осторожности — он стал небрежно отмахиваться от мухи крюком кондака и разодрал себе голень. Рана получилась довольно глубокая, дюйма три или четыре в длину — не то чтобы очень уж серьезная, но надо было наложить швы и сделать укол против столбняка.

Мы с Ноем приободрились, и даже Саймон, очень терпеливый к боли, заметно обрадовался — его рана означала, что мы все трое можем сделать перерыв. Мы выбрались на джипе по просеке из леса, пересели в «шевроле» Ноя и выехали на автостраду. Миновав Сойер и Конуэй, мы подъехали к подъезду травматологического отделения в больнице Норт-Конуэя.

Незадолго до этого неподалеку от границы с Мэном случилась автомобильная авария, так что заниматься Саймоном никто не торопился. Нас это вполне устраивало: чем позже Саймону сделают укол и наложат швы, тем позже мы вернемся в лес к лосиным мухам, комарам и жаре. Саймон даже сказал, будто не знает, есть ли у него на что-нибудь аллергия; пришлось звонить тете Марте и дяде Алфреду, и на это ушло еще какое-то время. Ной принялся заигрывать с медсестрой; он знал, что, если повезет, мы сможем проторчать в больнице до самого вечера и уже не работать в этот день вообще.

Один из пострадавших в аварии, который отделался сравнительно легко, сидел в приемном покое вместе с нами. Ной с Саймоном его немножко знали — это был один из тех лыжных фанатов (тип, довольно распространенный в «северном краю»), что, кажется, не представляют, куда себя деть, когда нет снега. Когда машины столкнулись, этот малый как раз пил пиво из бутылки; он нам пояснил, что сидел за рулем одной из машин и бутылка при ударе раскололась прямо у него во рту — отбившееся горлышко разодрало ему все нёбо, исполосовало десны и, проколов щеку, вылезло наружу. Он с гордостью показывал нам рваные раны у себя во рту и дырку в щеке, то и дело промакивая рот и лицо уже пропитавшейся кровью марлевой салфеткой, а затем выжимал ее в пропитавшееся кровью полотенце. Типичный псих из «северного края», — из-за таких Хестер терпеть не могла Сойер и предпочитала круглый год жить в Дареме среди своих университетских приятелей.

— Слыхали про Мэрилин Монро? — спросил нас лыжный фанат.

Мы ждали грязной шутки — какой-нибудь сальности. Улыбка лыжника зияла кровоточащей раной, такая же отталкивающая, как и дырка в его щеке. В нем было что-то похотливое, развратное — наш драгоценный выходной в травматологическом отделении принимал довольно мерзкий оборот. Мы постарались не обращать на этого типа внимания.

— Слыхали про Мэрилин Монро? — снова спросил он нас.

И я вдруг почувствовал, что он не шутит. Может, это про кого-нибудь из Кеннеди! — подумал я.

— Нет. А что с ней? — спросил я.

— Умерла, — ответил лыжник.

Он сообщил эту новость с прямо-таки садистским наслаждением; его улыбка расползлась, выдавив кровь изо рта и из дырки в щеке; вероятно, обладание столь шокирующей информацией доставляло ему не меньше удовольствия, чем весь этот спектакль с выжиманием собственной крови из промокшей марли в промокшее полотенце. Передо мной потом всякий раз будет возникать его окровавленная физиономия, стоит мне представить, как эту новость восприняли Ларри Лиш со своей матерью. Как живо, как жадно они, должно быть, спешили поделиться с другими! «Вы слышали? Да неужели еще не слышали?!» От радостного предвкушения предстоящих сплетен и пересудов кровь, верно, тоже приливала к их лицам!

— От чего? — спросил я лыжника.

— От передоза, — ответил тот; в его голосе сквозило разочарование — словно он надеялся на что-нибудь более кровавое. — Может, случайность, а может, самоубийство, — добавил он.

А может, тут все-таки не обошлось без кого-нибудь из Кеннеди, подумалось мне. Я почувствовал страх; в то лето меня постоянно страшило что-то смутное, теперь это смутное обретало конкретность, но сам мой страх по-прежнему оставался мне неясен — в самом деле, каким боком смерть Мэрилин Монро могла касаться лично меня?