Дэвид Николс - Мы

Но я себе этого ни разу не позволил. Нет, я делал глубокий вдох, прежде чем открыть дверь и обнаружить Конни, с красными глазами, в несвежей одежде, как всегда валяющейся на диване. Бывало, рядом с ней стояла бутылка вина, иногда початая, иногда пустая; бывало, на Конни нападала странная блажь, и тогда она начинала наводить чистоту: красила кладовки желтым, разгребала мансарду — и бросала все на полпути. Я в меру своих сил ликвидировал ущерб, готовил еду — что-нибудь здоровое — и присоединялся к ней на диване.

Жаль, что я не могу воспроизвести речь, подготовленную с целью вытащить ее из этого омута, что-то насчет необходимости возвращаться к нормальной жизни или учиться жить заново. Возможно, мои старания и увенчались бы успехом, я мог бы распахнуть настежь окна или найти вдохновение в природе. Возможно, хорошая речь и стала бы своеобразным катарсисом. Я составлял свое послание долгими бессонными ночами; поэтические вариации на тему банальных идей, оптимизма и умения жить сегодняшним днем, а еще что-то насчет времен года. Но я не мастер произносить красивые слова, мне не хватает красноречия и воображения, и после двадцати лет супружества мы и близко не подошли к такой простой и абсолютно ненаносной вещи, как катарсис. И даже если бы это было возможно, сомневаюсь, что катарсис — это именно то, чего мы так ждали. Перестать вспоминать или зацикливаться на этом? А собственно, ради чего?

Но я терпеливо сидел и пережидал вместе с ней нашу пору ненастья. И постепенно мы вернулись к жизни, а наш брак примерно в то время получил второе дыхание. Мы расправили плечи и начали выходить из дому, вместе посещали кинотеатры и выставки. Потом вместе ужинали и мало-помалу налаживали общение. Мы практически не смеялись, нет, это было бы уже перебором. Достаточно того, что мы вернули себе способность отвечать на телефонные звонки. Наиболее ветреные из наших друзей за время нашей добровольной изоляции отсеялись сами собой — что ж, скатертью дорога. Некоторые друзья успели обзавестись собственными семьями и не желали сглазить свою удачу. Мы все понимали и старались держаться подальше от них. Отныне и впредь мы будем жить скромно, довольствуясь простыми радостями.

Конни, по-прежнему не способная возобновить занятия живописью, решила попробовать себя на другом поприще. Коммерческие галереи никогда ее особо не устраивали, и поэтому она выбрала для себя вечерние занятия по администрированию в области искусства, словом, то, к чему у нее всегда лежала душа. Одновременно она начала работать в музее, в отделе образования, коим успешно руководит и по сей день. И вот как-то осенью, через год после того, как мы бродили у Серпентайна, мы снова сели на ночной поезд на Скай, ничем не примечательный городок, не считая того, что это было именно то место, которое мы оба любили и куда могли бы привезти Джейн. Мы проснулись рано утром, под проливным дождем отправились из отеля прямо на берег и развеяли там ее прах.

Несколько имевшихся у нас фотографий мы спрятали в ящик комода в нашей спальне, а потом время от времени их рассматривали. И вот теперь каждый год мы отмечаем появление Джейн на свет и ее уход из жизни, свято соблюдая эту традицию. Иногда Конни начинает спекулировать на тему воображаемого будущего нашей дочери, рисовать ее внешность, ее интересы и таланты. Конни делает это без лишних сантиментов, слащавости и слезливости. Она даже как бы немного бравирует, словно держит ладонь над пламенем свечи, и все для того, чтобы показать, какая она теперь сильная. Однако мне не по душе подобные спекуляции, по крайней мере озвученные. Я слушал, но держал свои мысли при себе.

Но уже на следующий год, а именно в мае, в парижском отеле на улице Жакоб был зачат наш сын, и вот теперь, восемнадцать лет спустя, я отправился на его поиски, чтобы привезти блудного сына домой.

И все же у меня не было шансов встретить сына здесь, в симпатичном ресторанчике, в венецианских закоулках. На самом деле, должен признаться, я на время даже забыл об Алби. Слишком уж приятно было проводить время в компании привлекательной и кокетливой датчанки; мы оба были слегка пьяные от еды: чудесной пасты с морепродуктами, холодного белого вина и свежей рыбы, которую нам предъявили до и после поджарки на гриле, что уже само по себе заставляло меня испытывать смутные угрызения совести…

— Но почему?

— Потому что тебе сперва показывают прекрасное серебристое морское создание, которое ты в результате превращаешь в груду костей, а его голова смотрит на тебя и словно говорит: «Посмотри, посмотри, что ты со мной сделал!»