Наталия Терентьева - Чистая речка

Виктор Сергеевич заговорил так непонятно дальше, что я перестала его слушать. Мне понятно было одно: с ним, по крайней мере, можно договориться. С Пашей – нельзя. С большинством наших учителей – нельзя. Даже с Серафимой. Договоришься – а потом она вспылит, и все насмарку. И доверяться ей нельзя, она сгоряча может все высказать, что знает, даже о себе, потом жалеет – зачем она нам рассказала, что ее муж вчера выпил лишнего, или что у нее на той неделе болела печень, потому что она переела в гостях, и теперь она ест одну кашу, и ей везде запахи вкусной еды чудятся… Дети потом над ней смеются, а она сетует – зачем рассказала. Просто она не может себя сдерживать. Поэтому с ней нельзя ничем делиться.

– Ты меня не слушаешь, – через некоторое время сказал Виктор Сергеевич. – Ты устала, прости. Ну что, везу тебя в детский дом, раз так? Ко мне – не стоит, очень бы хотелось, но… – он вздохнул, взъерошил себе волосы и весело взглянул на меня. – Или как?

Я помотала головой:

– Нет.

– На нет и суда нет. К маме моей – ты не хочешь. По трактирам с тобой ходить опасно. Придется возвращать тебя.

– У меня уроков много, завтра контрольная, Виктор Сергеевич. И я правда устала.

– Ты хорошая девочка, – совершенно нелогично подытожил мой тренер.

Помня свои прошлые возвращения на машине с Виктором Сергеевичем, я попросила его:

– Можно вы меня высадите за километр от детского дома?

– И ты пойдешь одна, а откуда-нибудь из-за дерева выскочит Веселухин? Нет уж. Я тебя привезу. А там разберемся. Мы ведь ничего плохого не делаем, так что будь спокойна.

Я удивленно взглянула на Виктора Сергеевича. Разве он не знает, что совершенно необязательно делать плохое, чтобы тебя ругали? Спорить я не стала, и так уже слишком много спорила, к тому же я устала и идти пешком мне не хотелось.

– Может, для острастки ему в ухо дать?

– Паше?

– Да, Веселухину Паше.

– Не надо.

– А в нос?

Я засмеялась:

– Тоже не надо. Это не метод. Иногда помогает, конечно, но вы же учитель. Если бы вы были моим братом, вот это другой вопрос. Я бы даже вас попросила с ним поговорить. А так – нет.

– Ясно, – вздохнул Виктор Сергеевич. – Значит, весь вопрос в том, что я тебе не брат. А кто?

– Не знаю, – искренне сказала я. – Я как раз об этом думала. Но пока не знаю.

Виктор Сергеевич только развел руками, отпустив на секунду для этого руль.

– Держите руль, пожалуйста, – попросила я.

– Я понял, – засмеялся мой тренер. – С тобой, девочка, не забалуешь. Приятно, черт возьми. Вносишь большое разнообразие в мою скучную монотонную жизнь.

Когда мы подъехали к детскому дому, во дворе особо никого не было, ковырялись с мячом несколько младших мальчишек. Дядя Гриша курил на своей бочке, махнул издалека мне рукой. Паши видно не было. Я побыстрее вышла из машины.

– Спасибо, Виктор Сергеевич!

– На здоровье, Брусникина! – как-то не слишком весело усмехнулся он. – Жизнь полна чудес, этим она и хороша. Не обращай внимания, это я так! Завтра – в пять!

– Да, у меня сначала рисование, потом танцы.

– Пока! Если что не так будет – звони, поняла меня?

Я кивнула. Я не буду ему звонить. Но говорить этого я не стала. Чем он может мне помочь? Забрать меня, если Паша опять по вечерам станет гоняться за мной? Или спрячет у себя мои деньги, которые ищет и никак не найдет Лерка?

– Брусникина, подожди! – Виктор Сергеевич выскочил из машины и подошел ко мне. – Почему у тебя такие грустные глаза? Ну что такое?

– Нет. Все хорошо. Я пойду, Виктор Сергеевич. – Я знала, что если кто-то сейчас смотрит из окна, то видит каждое лишнее движение, и потом раздуется это…

Виктор Сергеевич, как будто услышав мои мысли, обнял меня и поцеловал в щеку.

– А если мы попробуем наперекор, а, Брусникина? Может быть, они успокоятся? – Он кивнул на окна, о которых как раз я подумала. – Поговорят-поговорят и привыкнут? Я позвоню тебе вечером. И напишу.

Я кивнула:

– До свидания, Виктор Сергеевич!

– Мне разворачиваться и побыстрее уходить, я правильно понял? – Милютин крякнул, но не очень расстроенно, подмигнул мне и уехал.

Я пошла в дом и услышала, как дядя Гриша напевает, подыгрывая себе на баяне. Я прислушалась и остановилась. Ну, понятно, пел он это мне. Не убегать же было!

– Прихлебалси хрен с капустой, Похлебала б щей мясных, – задумчиво пел дядя Гриша. Увидев, что я слушаю, он улыбнулся мне и запел погромче: – Пригляделась к здешним парням, поглядела б на чужих… Эх, девка! Ну, замутила ты! – продолжил он уже прозой.