Бен Лернер - 22:04

В конце концов я кое-что углядел – но это было в другой стороне, и это не были сферы. На востоке я увидел на горизонте оранжевое сияние и, там и здесь, далекие красные огоньки. Вначале я подумал, что это огни какого-то городка, но потом понял, что это природные пожары, стихийные или контролируемые. Я обратил на огни внимание поэта, и он кивнул.

Поэт зажег одну сигарету от другой. Я задался вопросом: кто я для него? Мне понравилась мысль, что он, может быть, тоже видит во мне призрака, что я – какой-нибудь умерший польский поэт. Я не увидел сфер, но мне полюбилась эта идея – идея, что наш обыденный свет может в отраженном виде возвращаться к нам и приниматься за нечто сверхъестественное. Я вообразил себе, будто таинственному свечению способствует пара алюминиевых ящиков, поставленных где-то вдали.

Я подумал об Уитмене, глядящем через Ист-Ривер поздним вечером – Бруклинского моста в то время еще не было, и Нью-Йорк еще не был электрифицирован, – об Уитмене, который верил, что переносится через временнýю преграду, глядит в будущее, который опорожнял себя, чтобы наполниться читателями грядущих лет; я поймал его на слове, откликнулся на его неоднократные приглашения к собеседованию, сколь бы тривиальным собеседником я ни был. Я вообразил себе, что огни, которых я не увидел, – не только отражения пожаров и автомобильных фар в пустыне, но и огни транспорта на Десятой авеню, и яркие белые бенгальские огни в руках у девушек в сквере, и маленький искропад на пожарной лестнице в Ист-Виллидже, и огоньки газовых фонарей в Бруклин-Хайтс в 1912 или 1883 году, и светящиеся глаза маленького существа в темноте, и рубиновые огни задних фар, исчезающие за поворотом горной дороги в романе, действие которого происходит в Испании. Я был суров к Уитмену здесь, в Марфе, суров к его несбыточной мечте, но сейчас, стоя с Крили на смотровой площадке после долгого дня и нелепой ночи, глядя на призраки призрачных огней, я заключил с Уитменом если не пакт [95], то все же некий мир. Тут-то, стоя на этой площадке, я – допустим – и надумал вместо предложенного мной романа написать книгу, которую вы теперь читаете, книгу, которая, как и поэма, не принадлежит целиком ни к сфере факта, ни к сфере вымысла, а колеблется между ними; я решил включить свой рассказ не в роман о литературной мистификации, о фабрикации прошлого, а в книгу о подлинном настоящем, чреватом множественным будущим. Несколько недель спустя, прежде чем начать книгу, я окончил поэму так:

– Качество фотографий неправдоподобно высокое, – сказал я, – и при этом никаких звезд.

– «Угол съемки и тени не соответствуют друг другу, напрашивается мысль об искусственном освещении», – процитировала она меня, и в ее глазах блеснули искры.

В колледже Алекс встречалась с одним занудой, который специализировался в астрофизике, – теперь он самый молодой профессор чего-то там в Массачусетском технологическом институте; после нескольких месяцев растущей близости с ним она сочла своим долгом нас познакомить. Мы ужинали втроем в камбоджийском ресторане недалеко от кампуса, и я, открывая банку за банкой пива «Ангкор», настойчиво утверждал, что высадка астронавтов на Луне была инсценирована. Я так на это напирал, что он поверил, будто я говорю по крайней мере полусерьезно, и начал беситься. Уже долго никому не было смешно, Алекс несколько раз пыталась переменить тему, а я все не унимался, с жаром приводил все новые аргументы, якобы свидетельствующие, что фотоснимки и сообщения астронавтов – сплошной обман (я познакомился с доводами скептиков, когда писал работу по психологии о конспирологических теориях). Астрофизику я стал крайне антипатичен, он явно не понимал, как Алекс может считать такого человека своим лучшим другом; она пришла в ярость и долго не отвечала на мои звонки.