Бен Лернер - 22:04

– Наркотик плохо на нас с вами подействовал, – сказал я, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Я и сейчас не чувствую, что я здесь. – Новый всхлип. – Побудьте, поговорите со мной, пожалуйста.

– Вы здесь, здесь, где же еще.

Лежа на полу, я протянул руку и коснулся его плеча, лба, а потом, слегка удивляясь самому себе, я сел и пригладил назад его волосы, как приглаживал мне волосы отец, когда я мальчиком лежал с температурой. Уитмен поцеловал бы его. Уитмен отнесся бы к страху практиканта перед утратой индивидуальности так же серьезно, как к страху умирающего солдата.

– Говорите дальше, не молчите, – сказал он, поэтому я лег обратно и стал говорить. Начал со своего впечатления от инсталляции Джадда, но он застонал; я мысленно стал искать другую тему и остановился на постройке Бруклинского моста, о которой несколькими днями раньше посмотрел на своем компьютере документальный фильм. Я рассказал, что Харт Крейн [94]только после того, как написал в Бруклин-Хайтс свою поэму «Мост», узнал, что квартиру, где он жил, до него занимал Вашингтон Роублинг, возглавлявший строительство моста и оправлявшийся в этой квартире от кессонной болезни (я хотел описать практиканту работу строителей в тускло освещенных кессонах – камерах с повышенным давлением, грозивших человеку, если он слишком быстро выходил на поверхность, образованием опасных пузырьков азота в крови, – но не стал, решил его не волновать). Когда мост был готов, торжества, сказал диктор фильма (на экране тем временем воспроизводились фотоснимки толп и фейерверков), превзошли по размаху торжества по случаю окончания Гражданской войны. Это было в 1883 году – в том же году, когда за своим письменным столом умер Маркс, в том же году, когда родился Кафка. Я поговорил немного про Кафку, который, как я узнал только недавно, весьма успешно работал в страховом ведомстве, играя на будущем. Я несколько раз повторил выражение «объединение рисков», сказал, что оно мне очень нравится. Затем перешел к 1986 году.

Когда я по ровному дыханию практиканта понял, что он спит, я поцеловал его в лоб и поднялся обратно в гостиную; там снова собралась молодежь, судя по всему вернувшаяся после велосипедной прогулки. Моники и Пола видно не было. Я спросил рыжеволосую, чьи глаза, я теперь видел, были такие же зеленые вплоть до оттенка, как у подруги Дайен, и влечения к которой я не стыдился, как добраться до Норт-Плато-стрит, 308, и она мне объяснила: с подъездной дорожки направо, а потом, когда дойду до тупика, повернуть налево.

Испытывая облегчение от холодного воздуха и чем дальше, тем больше трезвея, я чувствовал себя идиотом из-за наркоты и всей этой драмы, но, с другой стороны, был счастлив, что помог практиканту, испытывал к нему нежность. Идя, я услышал гудок поезда и вообразил, что на нем едет в списанном вагоне мой отец. Я подумал о тускло поблескивающих ящиках в артиллерийских депо, а потом мне представился длинный поезд из этих ящиков: каждый вагон – изделие из блестящего алюминия, отражающее освещенную луной пустыню, через которую движется состав.

Когда я повернул на улицу, которая, я надеялся, была Норт-Плато-стрит (никаких табличек я не видел), навстречу мне тихо проехал электромобиль. На углу за моей спиной он повернул обратно, его передние фары теперь освещали улицу передо мной, и он медленно со мной поравнялся. За рулем в неловкой позе, потому что сиденье было слишком выдвинуто вперед, сидел Крили. Он остановился, опустил стекло, поздоровался со мной, сказал, что едет посмотреть Огни Марфы, и с трогательной церемонностью, выговаривая английские слова с акцентом, спросил меня, не окажу ли я ему честь составить ему компанию.

Так автор, все еще чувствуя некоторую тяжесть в теле от остатков диссоциативного анестетика, применяемого ветеринарами, отправился за девять миль по шоссе 67, чтобы взглянуть на знаменитые «призрачные огни» в обществе человека, которого он отождествил с умершим. После двадцати минут езды по темной дороге мы остановились у смотровой площадки, слабо освещенной красными фонарями; рядом виднелось небольшое строение с уборными. Мы стояли на площадке, подрагивали от холода и, глядя на запад, старались что-то увидеть вдали.

Уже по меньшей мере лет сто очевидцы сообщают о ярко светящихся сферах размером с баскетбольный мяч, плывущих над землей, а порой высоко в воздухе. Чаще всего они белые, желтые, оранжевые или красные, но кое-кто видел зеленые и голубые. Они висят в воздухе на высоте плеча или медленно движутся друг относительно друга, а иногда вдруг устремляются в непредсказуемом направлении. Объяснения Огням Марфы давались разные: кто говорил о привидениях, кто об НЛО, кто о блуждающих огнях; специалисты, однако, склоняются к мнению, что, скорее всего, это результат отражения атмосферой света автомобильных фар и туристских костров; считается, что такие эффекты могут возникать из-за резких температурных перепадов между холодными и теплыми слоями воздуха.