Бен Лернер - 22:04

Пролежав не знаю как долго, я бесшумно поднялся по ступенькам, покрытым ковром, чтобы взять из холодильника бутылку газировки; я шел на цыпочках, хотя разбудить кого-либо не мог никак. Собираясь спускаться обратно с бутылкой зеленого стекла, я почувствовал, что на веранде кто-то есть, повернул голову и увидел свет жидкокристаллического экрана: там сидел Рик. Несомненно, он меня увидел; я понял, что надо задержаться, и подошел к нему.

– Что читаете? – спросил я, садясь в плетеное кресло.

– Ничего особенного. Просто я подсел на эти доски объявлений. Джонса Хопкинса. Мэйо [96]. – Он погасил экран, и мы остались в темноте. – Хотя пользы – ноль. Сообщество отчаявшихся супругов.

– Как вы вообще? – спросил я.

– Пока есть чем себя занять – все более-менее, – ответил он. – Но по ночам жуть как тяжело.

Я кивнул, хотя было слишком темно, чтобы он это увидел.

– О ком я не могу перестать думать – хотя знаю, что это дурь полнейшая, – я не могу перестать думать об Эшли, – сказал он.

– В этом есть смысл, – заметил я. – Почему же дурь?

– Потому что я все время жду, чтобы Эмма мне сказала: «Я хочу тебе кое в чем признаться, но обещай, что не рассердишься».

– Признаться, что симулировала.

– Да. И знаете – иногда, если я не спал до четырех утра, закрадывается мысль, что, может быть, она и правда симулирует. Я начинаю ее подозревать. Это трудно объяснить: я знаю, что это дурь, что такого быть не может. Я не верю в это на самом деле, но переживания из-за Эшли – они в меня впечатались. То, что я почувствовал, когда до меня начало доходить.

– Вам хотелось бы, чтобы это была симуляция. Я это понимаю.

– Не так все просто. Я воображаю, как она мне говорит, как я осознаю́, что это был обман. Но облегчения своего у меня вообразить не получается. Что я воображаю – это как я в ярости разношу весь дом, как ухожу от нее, чтобы никогда больше не видеть. Если бы я узнал, что она симулирует умирание, она была бы для меня мертва.

Я задумался, можно ли мне включить рассказ Рика об Эшли в свой роман, не воспримет ли он это как предательство.

– И между прочим, потом я ловлю себя на мысли, хоть и знаю, что она нелепа: что если Эшли не симулировала? Что если она солгала о своей лжи, чтобы освободить меня?

Два дня спустя я был в руках другой женщины: одной она приобняла меня, другой водила эхографическим датчиком, чей конец был умащен прохладным бесцветным гелем, по моей груди в поисках отчетливого изображения. Мои глаза были закрыты, ее – сосредоточены на экране, где мое черно-белое сердце делало вид, что бьется. Время от времени я по ее просьбе менял положение, шурша бумажным халатом и бумажной простыней, или задерживал дыхание, что способствует получению ясной картины. Эхографистка была примерно моего возраста, родом, видимо, из Доминиканской Республики, и по сравнению с предыдущей она была куда ласковей и нежней; закрыв глаза, я представлял себе, что это Алекс. Вот ты в подвальной комнате дома в Нью-Полце, подышав травкой, неуклюже стараешься сделать беременной свою лучшую подругу – а миг спустя намазанный гелем датчик испускает тебе в грудь ультразвуковые волны. Я почувствовал себя беременным: от эхокардиографии плода эта процедура отличается только местом, куда прикладывается датчик. Я вообразил, что у меня сердце эмбриона, только вот расширение синуса может означать смерть, а не рождение.

В первый месяц после возвращения из Марфы у меня появились симптомы, которые, заверил меня Эндрюс, почти наверняка были психосоматической реакцией на мысли о предстоящем обследовании: головные боли, нарушение связности речи, слабость, расстройство зрения, тошнота, чувство онемения в лице и кистях рук. Я боялся обследования больше, чем расслоения аорты, потому что боялся хирургической операции больше, чем смерти. Я представлял себе, что кардиолог входит в кабинет и сообщает, что быстрота расширения диктует необходимость немедленного хирургического вмешательства, до того отчетливо, что это словно бы уже произошло; перспектива ощущалась как воспоминание о перенесенной травме.

Она с силой надавила мне датчиком между ребер; я вздрогнул.

– Еще немного, солнышко, мы почти кончили, – сказала она, обращаясь к ребенку во мне. И чуть погодя: – Хорошо, теперь врач посмотрит на результаты.

И вышла из кабинета. Почему она отправилась за ним так поспешно?

Не забывай: ты можешь одеться и покинуть здание до того, как он войдет, чтобы предсказать по твоим внутренностям твое будущее, – античное гадание на современный лад, чью стоимость едва покрывает запредельно дорогая страховка. Можешь сказать, что это был обман, розыгрыш, выйти на улицу, где стоит теплая не по сезону погода, и жить, испытывая судьбу, жить со своим случайно обнаруженным бессимптомным идиопатическим расширением аорты. Трусливый или смелый, это, так или иначе, выбор, и я, лежа на пластиковой койке, испытывал соблазн. Рост на несколько миллиметров – и они вскроют меня тем, что я представлял себе как опасную бритву. Я посмотрел на экран, где застыло изображение моего сердца и артерий, и увидел в верхнем правом углу мигающие цифры: 4,77 см; 5,2 см. Я похолодел: если какая-либо из этих величин – диаметр корня моей аорты, мне надо будет лечь на операцию в ближайшие дни.