Арман Лану - Свидание в Брюгге

Фред в восхищении присвистнул. Остальные сидели не шелохнувшись, завороженные рассказом: Оливье разыграл его в лицах.

— Нет, вы бы только послушали, как она произносит: «О, это понятно!» Я расстался с моей милой гидшей перед Марктом, где мы с тобой сейчас были, Робер. На прощанье она дала мне свою визитную карточку. Я сохранил ее. Не могу сокрыть от вас этот документ, вполне достойный капитана Хаддока.

— Оливье вскармливал себя исключительно Тэнтэном, — пояснил Робер.

Действительно, Оливье отдал свое сердце капитану Хаддоку, главному действующему лицу детских альбомов под названием Тэнтэн, с рисунками Эрже; в Западной Европе они пользуются такой же популярностью, как и сказки Диснея; Оливье и Робер любили ссылаться на капитана Хаддока.

Оливье достал из бумажника визитную карточку и пустил ее по рукам.

— Первооткрыватели… обратили внимание? — поинтересовался Оливье. — Да… Нарочно не придумаешь. Нет, это просто великолепно: первооткрыватели. Вот тут-то я и понял смысл фразы, произнесенной почтенной дамой в поезде, я тогда не придал этому значения: дескать, по другую сторону путей смотреть нечего, а здание с колоколенкой — я им заинтересовался — не представляет ни малейшего интереса, обыкновенный сумасшедший дом! — И он заорал без всякого перехода: Эй, мажордом, шизофреник несчастный! Пучеглазый савоец! Чтоб ты захлебнулся помоями! Мы подохнем тут от жажды!

— В общем, — сказал Робер, — маски ходят на свободе.

— Именно.

Робер взглянул на Жюльетту. Она как-то беспомощно озиралась вокруг, переводя взгляд с неубранного стола, заставленного пустыми бутылками, на пылающую физиономию Оливье, с него — на больные рисунки Дельво. С тех пор как она переступила порог этого дома, ею овладело беспокойство, и она уже не могла его побороть. А когда мимо нее проходил Бернар, она вздрагивала и каждые двадцать минут бежала в соседнюю комнату удостовериться, что ее Домино не похитили, а Домино, несмотря на весь этот гвалт, крепко спала.

— А знаешь, — уже совсем другим тоном сказал Оливье, повернувшись к Фреду, — мало того что ты поднимаешь подолы всем сестрам без разбору, чем, конечно, возмущаешь порядок (тут Оливье употребил крепкое словцо) в этом почтенном заведении, но ты еще вносишь смуту и в души моих гостей.

— Не может быть! Что же я такого натворил!

— А то, что тебя мало повесить на самом высоком суку в Марьякерке: ты писал в снег!

— Да? Возможно. Я люблю писать в снег.

— Подумаешь, — вмешалась Метж, — какое преступление. Я так и вижу Фреда в модели Писающий мужчина.

— Оливье, — сказала Жюльетта, — вы пьяны!

— Мы абсолютно трезвы, уважаемая дама, а Фред писал в снег, не постеснявшись присутствия мадам Жюльетты Друэн, которую вы здесь видите, и ее дочери — Доминики. И мадам Жюльетта Друэн приняла тебя за эксгибициониста!

— Вы смешны, — сказала Жюльетта.

Робер сидел как на иголках.

— Идиот, — прошипела она, больно ущипнув мужа за руку, найдя наконец выход своей ярости.

— Но, — проговорил вдруг Фред, — я писал вполне прилично, загородившись рукой.

— В этом-то и суть! — подхватила Метж, воодушевляясь. — Надо все выяснить.

— Так как же, Жюльетта? — не унимался Оливье. — «That is the qestion» [12] «Вот в чем вопрос» (англ.). . Ответьте, пожалуйста. Необходимо восстановить картину преступления.

— Лично я к вашим услугам, — заявил Фред, направляясь в угол комнаты.

— Хватит, перестаньте! Этот тип способен на все!

Жюльетта резко поднялась и бросила салфетку на стол.

— Вы мне отвратительны. Все! Все мужчины отвратительны!

— Стало быть, — вопросил Оливье, — достаточно только чтобы мужчина писал на виду у публики, и вы уже зачисляете его в неисправимые развратники?

— Прекрасно! Значит, вы специально так делаете! Но послушайте, вы, сборище идиотов, посмотрела бы я, как бы вы рассуждали, если б вам довелось в семилетием возрасте встретиться в лесу с мужиком, который у вас на глазах спустил бы штаны. Со мной это случилось, да! В Булонском лесу! Я не смогу никогда это забыть! И я вас ненавижу, ненавижу!..

Жюльетта отчаянно замотала своей пышноволосой головой, и на ее лице выразилось такое ожесточение, какое бывает на японских масках гнева. Воспоминание невыносимо жгло ее, она уже не помнила себя от ярости, и сейчас любая шутка была бы неуместна, но ее гнев шокировал своей несоразмерностью с поводом, его вызвавшим, ибо общий тон, может, и был грубоватым, но отнюдь не разнузданным, как в былые времена в интернате.