Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга

«Нет, Темыч, совсем не впервые. У тебя ведь тысячи таких знакомств. Ровно столько, сколько продано твоих книг. Те, кто прочитал их, купленные или скаченные на халяву в Интернете, по сути, очень неплохо тебя знают. Куда лучше, чем многие приятели, не читавшие твоей писанины».

И это крайне необычное знакомство нарушает все правила межчеловеческих отношений. Посудите сами. Во-первых, в подавляющем большинстве случаев я совсем ничего о них не знаю, полный ноль информации. Да и они, с точки зрения общепринятого представления о знакомстве, знают обо мне совсем не много. Имя, но не фамилию, ведь Ульянов — это мой псевдоним. И внешность, ведь на задней обложке есть моя фотка. Правда, мелкая, а потому при встрече они вряд ли поймут, что перед ними автор. Что еще? Возможно, самую общую информацию об Ульянове, но только как о писателе. И если особо интересовались — о моей профессии похоронного санитара, помимо писательского труда.

Но! Есть в этих странных отношениях и третий, важнейший аспект. Минуя разные поверхностные моменты, читатели знакомы с такими фундаментальными чертами моей личности, которые открываются очень близким людям. И то не сразу, а спустя годы взаимного душевного проникновения. За пухлой стопкой страниц, втиснутых в твердый переплет, перед ними возникает много такого, что относится к тонким материям души. И это неизмеримо важнее, чем бытовые пристрастия и факты биографии. Отдавая роману истинного себя, автор обнажает все то, что каждый из нас носит глубоко в душе. Все то, что делает меня таким, какой я есть на самом деле.

Не то чтобы я не понимал этого раньше. Штука, в общем-то, очевидная. Но тогда, сидя на пустом подкате в зоне выдач, вдруг как-то глубоко прочувствовал этот факт. И даже представил себе случайную встречу кого-нибудь из моих старинных останкинских дружков, пока не добравшегося до «Останкино. Зона проклятых», и незнакомого мне читателя, недавно перелистнувшего финальную страницу этого романа. Если вдруг речь случайно зайдет о книге, друг обязательно скажет что-нибудь вроде: «Да я этого Ульянова с самого детства знаю». Он, мол, живет на Аргуновке, с женой Олей, а матушка его — в двух дворах, на той же улице, бульдог у него, Маруська. И много еще чего. «И это все? — удивится читатель. — Надо же, а я вот знаю про него гораздо больше».

Через какое-то время Ахром выглянул из приоткрытой двери траурного зала, тем самым подав сигнал, что прощание закончено и нам пора выносить гроб. Выбравшись из задумчивой пелены размышлений, я гаркнул в глубину отделения: «Парни, вынос!» И направился в зал, до которого были считанные метры.

«Аня, я ее знаю, судя по всему, и она хоронит маму. Хоронит маму!!!» Эта неожиданная мысль настолько резко обожгла меня, что я невольно притормозил у самых дверей. Они отделяли меня от похорон, которые отчасти стали и моими тоже. Вдруг понял, что не готов встретиться с этой Аней у гроба матери, которую вскрывал буквально вчера. Она оплакивает ее, а я. Я держал в руках ее головной мозг, извлеченный из распиленной черепной коробки. Мне стало не по себе. Циничный профессионализм, день за днем защищавший нас от отравления чужим горем, на этот раз спасовал, оставшись где-то за спиной.

«Что же я ей скажу? Что?» — колотилось мое сознание. — Может, сделать вид, что не узнал ее? Вдруг и она меня не узнает?» — малодушно подумал я. И сразу же признался себе, что не способен на такое. Торопливые шаги моих напарников по выносу Старостина и агента Лешки неотвратимо приближались. И открытая дверь траурного зала казалась мне в те долгие мучительные секунды мистическим Рубиконом, что вот-вот превратит рутинный рабочий эпизод в нежданное испытание. Глубоко вдохнув, я на мгновение закрыл глаза, выдохнул и сделал решительный шаг вперед.

Странно, но я сразу узнал Аню среди многочисленной родни, стоявшей у гроба. И большие черные очки в пол-лица, под которыми она прятала заплаканные глаза, не смогли помешать памяти. Мы познакомились очень давно, в начале девяностых, когда я только начинал свой похоронный путь в морге четвертой клиники. Она работала медсестрой в отделении реанимации и была веселой, яркой и жизнерадостной девушкой, как и многие ее коллеги. Мы общались скорее по случаю, чаще всего печальному, когда приходилось забирать тех, кого уже не могли спасти отчаянные усилия реаниматологов. А потому фамилии я ее никогда и не знал. Когда она уволилась из клиники, мы, естественно, потерялись на несколько лет, чтобы потом неожиданно встретиться на школьном дворе в Останкине, где мы с пацанами частенько попивали пиво погожими летними вечерами. И снова упустили друг друга из вида, теперь уже на долгие годы. И вот — новая встреча, спустя без малого пятнадцать лет.