Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга

— Итс мирикал, — произнес я осипшим от волнения голосом.

— Конечно, чудо, — согласно кивнул Тимур. — Мы в чудесном месте. Поэтому здесь происходят чудеса. Те, кто построил это, они помогают, — убежденно сказал он. И оглянулся, будто в надежде увидеть призраки первых христиан, незримо замершие возле нас.

Ничего не ответив на его слова, я просто стоял перед этим невероятным событием, впитывая каждое его мгновение. И если в первую минуту еще допускал, что свеча вот-вот потухнет, то после уже точно знал — она будет гореть так же, как в храме перед иконой. Ведь я и был в храме, всего в каких-то паре метров от алтаря. И резвый весенний стамбульский ветер ничего не мог с этим поделать.

Где-то минут пятнадцать спустя, когда свеча уже изрядно прогорела, мы поднялись на верхний ярус.

Подойдя к краю, я с замиранием смотрел сверху вниз на небольшой огонек, бьющийся у выдолбленного в стене креста. Усевшись на самый край ничем не огороженного провала, идущего вниз до первого яруса, свесил вниз ноги, не в силах оторвать глаз от моего чуда. И был настолько поглощен своими переживаниями, что думать толком не получалось. Обрывки мыслей тонули в блаженном восторге, который дарила мне свеча, горящая вопреки всем законам физики. Было такое ощущение, что Господь привел меня сюда, чтобы лично вручить от себя открытку. Ни о чем подобном я не мог даже и мечтать. И от того зрелище было вдвойне упоительным.

На память о том дне, навсегда занявшем очень особенное место в моей жизни, осталась фотка, воткнутая в альбоме на особое место. На ней древний алтарь и пламя, охраняемое Высшими Силами. На первый взгляд — обычная фотография. Но стоит мне взять ее в руки, как шум ветра тут же наполняет все вокруг, снова и снова оживляя чудо, так щедро подаренное мне Богом. И если вдруг тоскливо или горестно, то стоит лишь взглянуть на нее, и жить становится легче. Подхваченный чудесным знамением, я парю над сиюминутными бедами, глядя на них сверху вниз, как глядел я на пламя свечи, сидя на верхнем ярусе константинопольских катакомб.

После некоторого затишья, накрывшего Царство мертвых в конце недели, понедельник принес нам щедрый урожай мертвецов. Возможно, виноват был скачок давления, совпавший с магнитной бурей небывалой силы, если верить регулярно привирающему прогнозу. Или просто слишком много москвичей разом подошли к своей последней черте, дружно переступив ее на пути к другой жизни. Так или иначе, но холодильник был забит до отказа, ни одного свободного места. Резервный агрегат, ютившийся в подвале, был готов к приему новых постояльцев, а мы — к тяжелому рабочему дню, не оставляющему шансов присесть даже на несколько минут.

Выдач у нас было совсем не много, буквально несколько. Начав в девять, без чего-то десять мы должны были уже закончить с «ритуальной деятельностью», поступив в полное распоряжение родной медицины. Тогда мы сменим удобные кроссовки на непромокаемые резиновые галоши, а общество заплаканных родственников и деловитых похоронных агентов — на компанию патологоанатомов, ждущих от нас органокомплексы тех усопших, к которым у государства до сих пор есть вопросы. Торжественный кремовый мрамор траурного зала и аромат всевозможной парфюмерии, смешанный со смолянистым запахом гробовых досок, уступит место лаконичному белому кафелю, стали секционных столов и совсем другим запахам, в которые лучше толком не внюхиваться. Нацепив тяжелые длинные пластиковые фартуки и сдобренные тальком резиновые перчатки, мы с Вовкой Старостиным превратимся в секционных санитаров, подсобных мясников от медицины, чья работа страшна и немыслима для подавляющего большинства людей.

Но все это будет потом, а пока мы хороним. И хотя выдач мало, опять торопимся, ведь вскрытий будет много. Хочется скорее начать, ведь родня и их доверенные агенты ждут справки о смерти как можно раньше, чтобы вовремя успеть в ЗАГС и на кладбище. Мы не должны их задерживать. У нас не химчистка, а потому любые сбои воспринимаются людьми крайне болезненно, заставляя нервничать и их, и нас.

Но родственники что-то задерживаются. Стрелка часов перемахнула девятичасовую отметку уже минут десять назад, но в отделении тихо. Дверные звонки молчат, словно затаились в ожидании рук, что начнут давить на их круглые кнопки.

Ну, вот наконец-то появился первый агент, наш старый добрый знакомый Леха Ахромов. Вернее, это Вовки знают его лет десять, а то и больше. Я же — всего несколько месяцев, с тех пор, как вернулся в строй. Ахром, как все мы его по-дружески называли, был крайне небанальным образцом агента. Если столкнешься с ним мельком, скорее всего решишь, что перед тобой человек искусства, телевизионщик или еще какой-нибудь журналист. Стильно и смело одетый, с европейской внешностью и в модных очках, он сразу располагал к себе, общаясь открыто и харизматично. Веселый, остроумный, правильно владеющий немалым словарным запасом, Ахром просто лучился уверенным оптимизмом. Как выяснилось потом, любил хороший анекдот и выпить. А выпив, с удовольствием куролесил в первых рядах на отвязных концертах Шнура, несмотря на свои сорок. И в целом был признан мною человеком многогранным и человечным, что особо ценно в циничном похоронном бизнесе.