Эдвард Резерфорд - Лондон

Зимнее солнцестояние принесло в Лондон стужу, и весь мир жаждал тепла. В больнице Святого Варфоломея праздновали Рождество. Пала тьма, была четверть луны. На крышу приорства лег снежный покров; квадратное пространство монастыря наполнилось бледным светом. Каноники, отслужившие вечернюю службу, пировали. Подали лебедя, рыбу трех видов и фрукты в сахаре. Толика перепала даже больничным постояльцам, которых кормили при свете коптивших ламп, и все заведение исполнилось благодушия.

Поэтому, наверное, неудивительно, что сестра Мейбл, выпившая больше, чем сознавала, слегка разогрелась; не было странным и то, что, проходя мимо жаровни, она предложила брату Майклу устроиться в тепле и побеседовать.

Они мирно сидели, глядя на мерцающие угли. Брат Майкл тоже пребывал в расслабленности. Говорили о своих семьях, и шажок за шажком дошло до того, что она спросила, любил ли он когда-нибудь женщину.

– Да, – ответил монах, полагая, что это так. – Но я дал обет. – Он указал на длинную арочную галерею их религиозной обители.

– Меня никто не брал замуж, – призналась она.

И тут, издав смешок, сестра Мейбл сделала свой ход. Подтянув рясу чуть выше колена, она лукаво улыбнулась ему и вытянула ногу:

– Мне казалось, что ноги у меня в порядке. Как по-твоему?

Нога была крепкая, полная, с веснушчатой кожей и удивительно гладкой – всего несколько волосков, да и те такие светлые, что едва различались. Довольно милая ножка, сказали бы многие. Брат Майкл уставился на нее.

Хоть намерения Мейбл угадывались безошибочно, но он не был шокирован. Наоборот, тронут. Поняв, что это первая и единственная похотливая выходка Мейбл за всю ее жизнь, брат Майкл ласково поцеловал ее в лоб со словами:

– И в самом деле, сестра Мейбл, замечательная нога для служения Господу.

Затем он спокойно встал и устремился по галереям прочь из обители на широкую пустошь Смитфилда.

Спустя два дня, утешившись мыслью, что на сей раз дьявол, если охотился за братом Майклом, был посрамлен, она воодушевленно сообщила духовнику:

– Я пропала. Теперь отправлюсь в ад, и с этим ничего не поделать. Но Майкл остался неколебим.

В последний вечер декабря состоялось тайное собрание.

Семь человек, раздельно и неприметно прибывших в дом близ Лондонского камня, были все олдерменами. В ходе часовой дискуссии они не только условились о желаемом, но и разработали стратегию и тактику.

– Первое, чем надлежит заняться, – воззвал предводитель к общему согласию, – так это откупом.

Но предстояло обсудить и другие, более глубокие материи.

Уже в конце совещания, когда кто-то заговорил о надобности в осведомителе, олдермен Булл после недолгих раздумий заявил:

– Я знаю такого человека. Предоставьте это мне.

Будучи же спрошен, о ком идет речь, он улыбнулся:

– Это Силверсливз.

И не было простой случайностью то, что через считаные дни гонцы принесли в Лондон новости важные и пугающие.

На берега Англии прибыл брат короля – Джон.

Пентекост Силверсливз взирал на семейство Барникель. Его не любили, но это не имело значения. Невелики птицы. Рыжий крепыш-рыботорговец с детьми, незнакомая женщина с мальчонкой, которого держала за руку, да забавное создание – сестра Мейбл.

– Это несправедливо, – возразила монахиня.

А то он не знал.

– Я заплатил за эти сети, – напомнил рыбак.

– Боюсь, – ровно ответил Силверсливз, – что компенсации не будет.

– Один закон для бедных, другой – для богатых, – с отвращением констатировала Мейбл.

Силверсливз улыбнулся:

– Конечно.

Переметы – давняя докука Темзы. Богатого купца взбесило не то, что в данном случае они повредили судно, а сам их вид на реке однажды утром. Он переговорил с Силверсливзом, тот – с канцлером, и через день вышел указ об их устранении, несмотря на тот факт, что рыботорговец, пусть и не бедный, но достаточно скромный, уплатил за право их ставить солидную сумму. Покончив с делом, Силверсливз поспешил уведомить о достигнутом Булла. Что было совершенно естественно, ибо за последние три месяца олдермен Сампсон Булл стал его закадычным другом.

Все началось исподволь, почти неуловимо. Сначала потекли перешептывания, смутные слухи, но он умел прочитывать знаки и к марту не сомневался. Это был Джон.

Но почему король Ричард смягчился и допустил младшего брата в Англию? Потому что презирал. И в самом деле, по сравнению с прочими принц выглядел бледно. Если отец впадал в приступы ярости, то Джон – в эпилептические припадки. Если Ричард высок, белокур и отважен, его младший брат – темной масти, приземист, всего пять футов и пять дюймов ростом, а воин – незадачливый. Способный иногда блеснуть, он действовал порывами, как Бог на душу положит, и Ричард его не боялся. Но он, как всякий Плантагенет, жаждал трона.