Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

«Ты проплыл не меньше ста ярдов вдоль берега, — увещевал он меня. — Никто в школе не способен этого сделать».

Но я не обращал на него внимания, пока он не сказал:

«Смотри, как здесь пустынно».

Одиночество пугало меня. Вокруг озера не росли деревья. Оно лежало совсем открытое небу, и над ним всегда царило полное безмолвие. Изредка раздавался крик лебедя, но это был печальный звук, лишь подчеркивающий уединенность этого места.

Немного погодя я сполз в воду и, загребая руками, чтобы держаться прямо, добрался до края обрыва в темную, холодную синеву. Тут я остановился, двигая руками и глядя вниз, в чистую воду; в глубине на крутом склоне подводной террасы видны были длинные бледные стебли водорослей, извивающиеся, как змеи.

Я посмотрел в небо надо мной, оно казалось таким огромным — пустой купол неба и пол из синей воды. Я был совсем один в мире, и мне было страшно.

Постояв немного, я вздохнул и бросился в «яму». На секунду моих повисших ног коснулись водоросли, потом соскользнули, и я поплыл по воде, которая простиралась подо мной вниз до бесконечности.

Мне хотелось повернуть назад, но я продолжал плыть вперед, медленно, ритмично двигая руками, повторяя себе снова и снова: «Не бойся, не бойся, не бойся!»

Постепенно я стал поворачивать, и, когда увидел, как далеко отплыл от берега, меня на мгновение охватил ужас, и я стал торопливо болтать руками в воде, но внутренний голос продолжал упорно нашептывать свои слова, я успокоился и снова поплыл медленно.

Я вышел на берег, чувствуя себя исследователем, вернувшимся домой после долгого путешествия, полного опасностей и лишений. Берег озера уже не казался мне уединенным местом, где жил страх; это был чудесный зеленый уголок, освещенный солнцем, и я, насвистывая, стал одеваться.

Я научился плавать.

Около наших ворот росли огромные эвкалипты. На земле под деревьями, усеянной листьями, сучьями и ветками, там и сям виднелись следы костров. Сезонники и бродяги, проходившие мимо, часто отдыхали здесь, сбросив с плеч дорожный мешок, или, окинув внимательным взглядом дом и кучу дров у крыльца, входили внутрь, чтобы попросить поесть.

Те из них, кто не раз проходил мимо нашего дома, хорошо знали мою мать. Она всегда давала им хлеба, мяса и чаю, не требуя за это нарубить дров. Отец сам исколесил Квинсленд с мешком за плечами и хорошо знал жизнь этих людей. Он всегда называл их «путешественниками». Бородатых обитателей зарослей он именовал «лесными птицами», а тех, кто приходил с равнины, — «полевыми птицами». Отец сразу различал их и без труда угадывал, пусто у них в кармане или нет.

Когда такой бродяга останавливался у наших ворот на ночлег, отец всегда делал вывод, что у парня нет ни гроша. «Если бы у него водились денежки, он дошел бы до постоялого двора».

Из конюшни отец часто наблюдал, как они подходили с чайниками к нашей двери, и, если, протягивая чайник матери, кто-нибудь оставлял себе крышку, отец улыбался и говорил: «Бывалый». Однажды я спросил его, почему они не отдают матери крышку вместе с чайником.

— Когда бродишь по дорогам, — отвечал отец, — попадаются люди, которым и паршивой тряпки жалко, вот к ним и нужен особый подход. Положим, тебе надо чаю и сахару, это тебе всегда нужно. Кладешь чуть-чуть заварки на дно чайника — совсем немножко, так, чтобы хозяйка видела, что чаю у тебя мало. Когда она подойдет к двери, ты чаю у нее не просишь, нет. Ты просишь кипятку и говоришь: «Заварка в чайнике, хозяйка». Она берет чайник, но крышку ты из рук не выпускаешь, и, как бы невзначай, как будто ты только что об этом вспомнил, обронишь: «Положите-ка сахарку, если не жалко». Наливая кипяток в чайник, она видит, что заварки в нем так мало, что и на плевок не хватит, и кладет свою. Ей, может, и не хочется, но неприятно давать чай как помои, вот она и подбавит. Потом она насыпает сахару, и у парня есть все, что надо.

— Почему они так держатся за крышку?

— Видишь ли, чаю всегда дадут меньше, если чайник закрыт. А когда нет крышки и видно, что тебе дают, хозяйке будет неловко, если чайник неполный.

— Мама не такая, правда, папа?

— Черт возьми! Конечно, нет! Она башмаки с себя снимет и отдаст, только позволь ей.

— А что, так бывало? — спросил я, живо представляя себе, как мать снимает башмаки и отдает свэгмену.

— Видишь ли… такого случая не было. Она может отдать им старую одежду или обувь, но ведь это все делают. Им больше всего нужна еда, особенно мясо. А когда даешь еду, это стоит денег. Большинство людей предпочитает подарить бродяге пару старых брюк, которые уже никто не носит. Когда ты вырастешь, давай им мясо!