Эдвард Форстер - Избранное

— Интересная теория.

Вдруг с языка сорвалось:

— Я с вами не откровенен.

— Я догадался, мистер Холл.

Как все-таки с ним легко! Лучше иметь дело с наукой, чем выслушивать сочувственные вздохи… если, конечно, это наука.

— После моего к вам визита я согрешил с… он всего лишь егерь. Но как быть дальше, я не знаю.

— Едва ли я могу вам что-то посоветовать.

— Понимаю. Но… может, это он затягивает меня и не позволяет заснуть? Такое возможно?

— Никого нельзя затянуть против его воли, мистер Холл.

— У меня такое чувство… я уже был готов погрузиться в гипноз, а он меня остановил… может быть, потому что… глупо, конечно, но у меня в кармане лежит его письмо… прочтите, я уже и так рассказал вам достаточно. Я словно стою на вулкане. Он — человек необразованный… но я полностью в его власти. У него есть основания подать на меня в суд?

— Я не адвокат, — раздался бесстрастный голос, — но в этом письме не вижу никакой угрозы. Лучше обсудите это с вашим стряпчим, а не со мной.

— Знаете, у меня с души словно камень свалился. Будьте добры, попробуйте загипнотизировать меня еще раз. Я очистился, может быть, теперь получится. Хотел исцелиться, не раскрывшись. Интересно, один человек может подчинить себе другого, проникнув в его сон?

— Я попробую, но при одном условии: вы мне расскажете все, ваша исповедь должна быть полной и исчерпывающей. В противном случае это просто трата времени — моего и вашего.

Морис начал рассказывать и не пощадил ни своего любовника, ни себя. Едва ли исповедь могла быть более исчерпывающей. После столь подробного рассказа очарование той ночи предстало неким мимолетным, вульгарным наваждением, нечто похожее случилось с его отцом тридцать лет назад.

— Что ж, садитесь.

До слуха Мориса донесся легкий шум, он резко повернулся.

— Это мои дети играют наверху.

— Я того и гляди начну верить в привидения.

— Это всего лишь дети.

Снова нависла тишина. Послеполуденное солнце отражалось желтизной от полированной крышки бюро. На ней Морис и сосредоточил свое внимание. Прежде чем возобновить свои пассы, доктор взял письмо Алека и торжественно сжег его дотла на глазах у Мориса.

Ничего не произошло.

Ублажив тело, Морис фактически подтвердил, что дух его извращен и самому ему нет места среди паствы нормальных людей. Полный раздражения, он бормотал: «Одно непонятно, одного я не могу постичь: как простой деревенский парень мог столько обо мне знать? Каким образом поразил меня громом именно в ту ночь, когда я был совершенно беззащитен? Я бы ни за что не позволил ему прикоснуться ко мне, будь дома мой друг — все-таки я худо-бедно джентльмен, престижная школа, Кембридж и все такое… неужели я действительно был с ним? Уму непостижимо!» В свое время, когда над ними довлела страсть, надо было удержать возле себя Клайва, не отпускать его. А теперь… Морис утратил последнюю надежду на спасение — прощаясь, доктор безучастно обронил: «Свежий воздух и физические упражнения иногда творят чудеса». Доктора уже ждал следующий пациент, случай Мориса не интересовал его ни в малейшей степени. В отличие от доктора Барри он вовсе не был шокирован, скорее утомлен, и это отклонение от нормы раз и навсегда выветрилось у него из головы.

Когда Морис спускался по ступенькам, к нему словно подлетел дух — возможно, это был он сам из прежних лет, потому что откуда-то из глубин его горюющей души возник голос, звучавший с кембриджским акцентом. Этот молодой и беззаботный голос словно корил его — не ешь себя поедом, в кои веки дал себе волю, не стал перечить своим желаниям. Неожиданно возле парка появился экипаж с королем и королевой, Морис остановился, обнажил голову… и тут же проникся к коронованным особам глубочайшим презрением. Преграда, отделявшая его от «нормальных» людей, словно открыла ему свою другую грань. Стыд и страх улетучились. Ведь леса, ночная тьма — на его, а не на их стороне. Именно они окружены забором, а не он. Как он ошибался в прошлом! За это и расплачивается по сей день… Ошибался, потому что хотел усидеть на двух стульях, насладиться двумя мирами сразу. «Но не могу же я отказаться от своего класса», — настаивал он.

«Что ж, — говорило его прежнее „я“, — как знаешь. Поезжай домой, только не забудь завтра сесть на свой поезд в 8.36 и вовремя явиться на службу, потому что твой отпуск кончился — запомни это, а еще запомни, что от мыслей о внутренней свободе и о Шервудском лесе придется отказаться раз и навсегда».