Жорж Коншон - В конечном счете

Господин Ласери. Это прекрасный выход.

Господин Оэттли. Он сам собой напрашивается.

Председатель. Я повторяю свой вопрос.

Голоса с мест. Брюннер! Брюннер!

Господин Брюннер. Быть может, я и согласился бы, но, признаюсь, я не совсем уверен, что имею на это право.

Господин Этьен. Нет, я возражаю.

Председатель. Вам не приходится возражать. Если совет решит, что от вашего имени будет говорить господин Брюннер, вам останется только примириться с этим.

Господин Брюннер. Но не могу же я, в самом деле, говорить от имени господина Этьена против его воли. Прошу устроить перерыв.

В 10 часов 25 минут объявляется перерыв.

— Я жду вас в комнате номер четыреста двадцать девять, — сказал Брюннер Марку.

— Сейчас, одну минутку.

Марк привел в порядок свои заметки и закрыл папку.

— О, — воскликнул господин Ласери, — вы смело можете оставить папку здесь! Никто ее не тронет.

— Не сомневаюсь, — ответил Марк, — но я все же предпочитаю взять ее с собой.

Комната № 429 не была кабинетом. Она предназначалась для заседаний некоторых комиссий. Там стоял десяток кресел в стиле «Наполеон III», собранных из разных гарнитуров, огромный диван, обтянутый зеленым репсом с орнаментом из птиц и веток, и среди всего этого старья несколько современных низких столиков с крышками, напоминающими по форме бобы. Все это купили, видимо, разом, на аукционе, за исключением столиков, которые Женер заказал сыну Ласери. Ласери-младший перепробовал множество профессий, и всякий раз банк старался помочь ему в его начинаниях.

Марк присел на диван подле господина Брюннера. Брюннер положил ему руку на плечо. Вслед за Марком в комнату вошли Дус и Сопен и остановились на полпути от двери к дивану.

— Надеюсь, мы будем благоразумны… — начал Дус.

Марк прервал его:

— Мне нужно сказать несколько слов наедине господину Брюннеру.

— А! Очень хорошо, — проговорил Сопен.

— Дорогие друзья, — сказал Брюннер, — оставьте нас на несколько минут. Вы наши истинные друзья, но нам с господином Этьеном необходимо посовещаться!

— Мы вас прекрасно понимаем, — почти одновременно произнесли Дус и Сопен и удалились.

— Вы их обидели, — сказал Брюннер.

— Да, — согласился Марк, — и притом без надобности. По-моему, нам, собственно, не о чем говорить.

— Вот в этом вы ошибаетесь, — сказал Брюннер. — Обдумав все как следует, я считаю, что вы должны согласиться на предложение Оэттли.

— Но это было бы глупостью. Простите.

— Пожалуйста. Но что же вы, собственно говоря, хотите?

— Я хочу говорить.

— Но вы не имеете на это права. По уставу не имеете права. Это очень веский аргумент.

— Вы находите?

— Вы слишком легко к этому относитесь. Вы забываете, что такое административный совет.

— Боюсь, это вы забываете, что такое совет.

— Вы, видимо, думаете, что все это болтовня? Но ведь они и в самом деле могут не дать вам говорить.

— Нет, не могут.

— Вы хотите сказать, что они физически не могут? Но они могут закрыть заседание и разойтись.

— Да, конечно.

— Ну и что тогда?

— Тогда — ничего. Но, пожалуй, я предпочел бы это.

— Чему? Моему выступлению в вашу защиту?

— Да, если угодно.

— Мне как-то неудобно настаивать… — вздохнул Брюннер.

— Надеюсь, вы меня понимаете, — ответил Марк.

— Признаюсь, не слишком хорошо. Если мы и дальше будем так же хорошо понимать друг друга, то уж, право, не знаю, к чему это приведет. По-моему, дорогой, мы плохо начали. А ведь мне кажется, — могу сказать это, не хвалясь, — я умею выступать на совете… Мне думается, я обладаю как раз тем видом красноречия, который может воздействовать на совет.

— Я знаю.

— С другой стороны, не думаю, чтобы кто-либо мог упрекнуть меня в недостатке мужества. Уж я бы не стал мямлить. Я был бы тверд.

— Весьма сожалею, — сказал Марк.

— Вам нечего сожалеть. Как вам угодно, старина. Вы больше нуждаетесь во мне, нежели я в вас.

В дверь постучали.

— Откройте, — сказал Брюннер. — Взгляните, кто там.

Это был господин Оэттли.

— Разрешите войти в это гнездо заговорщиков, — жеманно пропел он.

— Помилуйте, друг мой! — воскликнул Брюннер.

— Как дела, дорогой Этьен? Я едва успел перекинуться с вами словечком. А вы как будто немного осунулись.

— Это вам кажется. Я чувствую себя превосходно, благодарю вас.

— Вы знаете, я ведь поклонник иглотерапии.

— В самом деле?

— Надо будет мне дать вам адрес одного специалиста, — сказал Оэттли и, бросившись в кресло, небрежно перекинул ноги через подлокотник. (Он всегда держался очень свободно. Ему была свойственна какая-то наигранная беспечность. Многие считали его педерастом, но ошибались. Он довольствовался теми преимуществами, которые давала ему такая репутация: при нем говорили, не стесняясь, его не опасались.)