Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Значит, вставят стекла?!

— Вставят, только вот сначала надо рамы сделать.

— Ишь умник выискался. Будто ага без тебя не знает.

— А разве я сказал, что не знает?

— Только этого не хватало!

— А ты не перебивай!

— Перестаньте грызться! — крикнул Бетон. — Пусть вставят стекла, хоть с рамами, хоть без рам. Лишь бы стекла были!

— Будут!

— Как стекла вставят…

— Всю ночь будет тепло от мангала.

— Не только ночь.

— И днем тоже.

— Вот тогда…

— Что тогда?

— Тогда совсем шикарная будет жизнь. Еще бы…

— Чего тебе еще?

— Постель бы…

— Разгулялись! — обрезал Куриный. — Положи им палец в рот…

— Они всю руку оттяпают.

— Эх, Бетон! Кто это они? А ты кто такой?

— Из вашей камеры, да не вам чета!

— Что так? — вскинулся Скала. — Чем ты лучше?

— У меня справка за среднюю школу…

— Один осел поверил да еще в прошлом году сдох.

Бетон разозлился.

— А ну, кто из вас хочет меня проверить? — Он обвел всех взглядом: — Что такое три целых тысяча четыреста шестнадцать десятитысячных?

— Значит, завтра будут рамы, — как ни в чем не бывало продолжал Куриный.

— Рамы вместе со стеклами, — подхватил Скала.

— Эх вы, дубины! — крикнул Бетон. — Не знаете даже, чему равно пи. А еще за людей себя считаете!

Как только надзиратель отворил утром двери камеры, от Сёлезли снова прибежал гонец:

— Капитан!

Прежде чем уйти наверх, Капитан строго-настрого наказал Скале не забыть про побелку. Скала, Куриный, Измирец и кампания отправились к старшему надзирателю, разжились банкой гашеной извести. Скала когда-то работал на стройке. Он развел известь, и все, засучив рукава, принялись за дело.

Капитан вернулся в камеру к обеду. Увидел побеленные стены и чуть не запрыгал от радости:

— Теперь черед за постелями!

Дети папаши Адама не поверили своим ушам. Неужто Капитан купит им постели? Быть того не может. Куриный решил переспросить:

— Какими постелями, ага?

Капитан ответил не сразу. Долго любовался чистыми, белыми стенами. Потом как бы между прочим обронил:

— Подыщите себе одеяла, тюфяки, подушки. Я дам денег. — И вышел из камеры.

Измирец в восторге прыгнул Куриному на спину, повалил его на цементный пол. Тот ушибся, но браниться не стал. Не до того. Скала и внимания не обратил на удар коленкой под зад, которым кто-то успел наградить его на радостях. Лишь Бетон поторопился предупредить:

— Ко мне не привязывайтесь, братцы! Я этих шуток терпеть не могу!

Но его не послушали. Навалились скопом, загнули салазки и швырнули на капитанскую постель. «Это уж слишком!» — решил Скала.

— Поосторожнее с постелью аги! Смотрите, ребята, останетесь с носом!

Едва Капитан вернулся в камеру, как возня прекратилась. Через полчаса коридоры тюрьмы огласились криками обитателей семьдесят второй камеры:

— Ищу постель!

— Кто продает порядочное одеяло с тюфяком?

— Куплю одеяло! Куплю тюфяк!

К вечеру и эта проблема была решена. Притащили одеяла, тюфяки, набитые тряпками, паклей, оческами, расстелили вдоль стены. Операцией командовал Скала. На сей раз никто ему не перечил.

Когда Капитан в своей черной бурке вернулся из камеры Сёлезли и увидел своих товарищей по камере, кейфовавших на постелях, его лицо неожиданно смягчилось, глаза хеттской статуи потеплели. Он неторопливо направился в свой угол. В сверкавшей белизной стен чистой камере царили такой покой и уют, что ему казалось, он вот-вот прослезится.

Но он тут же дал Скале новое поручение:

— Завтра зайдешь к столяру, пусть сделает рамы, вставит стекла. Деньги получат с меня!

И это было сделано. Никто не помнил, когда, какой лютой зимой выломали и сожгли на бетонном полу старые рамы. Теперь вместо них были новые, с целыми стеклами. В мангале полыхали угли, и тепло больше не вылетало наружу.

Пришло время сменить одежку, обувку. Никто из обитателей семьдесят второй камеры уже не шлепал босыми ногами по бетону. На каждом были теперь штаны, пиджак или куртка. Изможденные лица порозовели, жизнь засветилась в погасших глазах. Есть траву, рыться в мусорных ведрах — казалось, этого и не было никогда.

Вместе с сытостью бывшая камера голых обрела и благопристойность, и совесть, и стыд, и честь. К ним повадились гости из других камер, они и сами стали ходить в гости. Варили чай да кофе, угощали сигаретами.

И только Сёлезли не находил себе места. Отощал от злобы — кожа да кости. Беспрерывно требовал денег из дому. Вначале деньги текли рекой, потом река оскудела. Требованиям, однако, не было конца. Дома его хорошо знали — раз начав играть, он уже не мог остановиться независимо от того, выигрывал или проигрывал.